«Ко всем качествам сердечного человека, – говорит один современник, – Рылеев присоединял большое дарование ума. Обладая скорее принципами, чем страстями, он действовал рассудительно – по теории и по отвлеченным формулам, если хотите, но бескорыстно и как бы исполняя долг… Мягкий, человечный, враг раздора и пролития крови, он умел быть твердым и повелительным, когда обстоятельства этого требовали… он любил прямую дорогу и его честность презирала другие».[677]
XXI
Такова была жизнь этого служителя муз, который понял свое общественное призвание как поэта в самом прямом, тесном, непереносном смысле и на деле «сдружил лиру с мечом». Жизнь краткая, но оставившая после себя заметный след.
О ней всегда вспомнит историк нашей литературы и скажет, что Рылеев был первый наш поэт, который, не переставая быть поэтом, хотел и умел всегда быть гражданином. Не обойдет его молчанием и историк русской культуры, когда ему придется говорить о декабрьском дне.
В общественном движении, приведшем к этому дню, должно различать две стороны – идейную и, если так можно выразиться, эмоциональную. Для оценки данного исторического явления вторая важнее первой.
Пусть эти молодые люди были поборники гуманных идеалов, либералы, частью демократы; самое характерное в их исторической роли – это тот способ, каким они заявили о своих идеалах; это – вскипевшая в их поэтической душе революционная экзальтация.
Как гуманисты, они имели предшественников и сотрудников, которые не меньше, если не больше их, потрудились над гуманизацией русской жизни – стоит вспомнить Новикова, Радищева, Сперанского, Мордвинова, самого императора Александра Павловича и его ближайших сотрудников в первое десятилетие его царствования. Но одни только декабристы показали нам впервые, как можно вдохновиться идеей свободы, как, усиляя в себе религиозное рвение к своей святыни, можно, в преклонении перед ней, забыть все земное, пребывая на земле и желая для земли счастья.
Если в декабрьских событиях оттенять именно эту эмоциональную сторону, то яркое, чистое и благородное ее воплощение дано в личности «рыцаря Полярной Звезды» – как в те годы называли Рылеева.
XXII
В то время, – рассказывает Д. Кропотов, – носился в городе слух, очень похожий на истину, будто, по рассмотрении доклада, представленного верховным судом императору, Николай Павлович выразился следующим образом о главных виновниках смуты: «В Пестеле я вижу соединение всех пороков заговорщика, в Рылееве же – всех добродетелей».[678]
Император мог иметь особое мерило для оценки своих врагов, и, конечно, Рылеев был для него враг менее приятный, чем Пестель, но характерно, что император заговорил в данном случае о «добродетелях».
Прошло много лет, и тот же император в 1853 году, возмущенный и «до болезни» огорченный одним из бесчисленных, всплывших наружу злоупотреблений, сказал: «Рылеев и его друзья со мной бы так не поступили».[679]
Комментарии
Печатается по изданиям:
«Un pescator dell’onda» – одна из старейших и известнейших баркарол.