Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Роза схватывала мои мысли на ходу и в отличие от своего брата отнюдь не славословила правительство, хотя порой и высказывала наивные суждения: ВВ следует выполнить свои обещания (но какой же государь это делал?), правительству отдать долги гражданам и наказать шулеров и прочих преступников, некоторые заводы и банки снова национализировать, увеличить расходы на медицину и образование et cetera. и прочие популистские лозунги. Моя «Голгофа» настолько ее потрясла, что она взвизгнула от восторга, тут же натерла меня королевской и античной амброзиями и вновь зажгла костер счастья, о котором не буду вновь писать, Джованни, понимая, как гнусно все это выглядит из райских кущ.

Я все думал, каким образом ожесточить Запад, не нарушая Конституции. Правда, когда я заговорил об этом, Роза разразилась диким хохотом и, давясь от смеха, процитировала стишок времен первой русской революции «Песню о Кунштюкуции»: «И с того, Дитя дроченое, маринованно-моченое, в двадцати водах промытое, насадителями битое, оттого ты и безглазное, оттого ты подприказное, прозываешься по-разному, по-немецки — Кунштюкуция, а по-русски — фигувыкуси».

Вот какие девушки, Джованни, подработывают у нас в организации, это тебе не жена Гвильельмо Россильоне, которой ревнивый муж подсунул на ужин вареное сердце убитого им любовника, внесенное поваром на серебряном блюде с заявлением, что оно принадлежит кабану. Когда голодная супруга все сожрала, Россильоне открыл ей правду, и она тут же выбросилась из окна. Наши девушки никогда бы на это не пошли и особенно Роза.

Как восхитительна она была в белоснежном кимоно, на которое ниспадали распущенные огненные волосы, белесые глаза тогда становились голубыми, сохраняя прозрачность, кривоватый нос картошкой чуть вытягивался и задирался, видимо, от сознания ее превосходства. Любила играть со мной, перевоплощаться, изображать то шипящую кошку, то разъяренного льва, то воющего шакала, обожала раскинуть руки, растопырить худые пальцы, сделать страшную рожу, втянуть живот и надвинуться всем своим телом. А как ловко она умела скатывать сигары на своем обнаженном бедре! Этому она научилась на Кубе, табачные листья трепетали у нее в пальцах и вроде бы сами собой скатывались и скручивались в огромную пахучую сигару. Она бросала ее прямо с бедра в мою сторону, я хватал ее на лету, вставлял в рот, а она подходила ко мне, мягко вынимала ее из зубов и накрывала мой рот поцелуем, щекоча языком. А потом мы закуривали сигару вдвоем, тесно прижавшись друг к другу…

— Я суккуба, я суккуба! — дурачилась она, выпуская круги белого дыма. — Я суккуба!

Водились ли succubus во Флоренции? Демонши блуда с необъятным сексуальным аппетитом, соблазняющие спящих мужчин? Им не важно плотское наслаждение, Джованни, они жаждут испортить тело и душу человека, сделать его восприимчивее к другим порокам. Во всяком случае в Генуе еще до нашей эры суккуба искусала святого Ипполита, и спасся он, лишь набросив на нее ризу — она тут же превратилась в труп. Ходили слухи, что один немец в присутствии жены по нескольку раз прелюбодействовал с суккубой, якобы это иссушает спинной мозг и ведет к деменции. Другой немец (они клюют почему-то на немцев) вызывал суккуб — любовниц Людовика XIV: Лавалльер, Фонтанж, Манчини и Монтеспан, они доводили его ласками до исступления. Ты еще не понял моих намеков, Джованни, разве не странно, что все это пишет человек, с детства впитавший в себя животворные идеи диалектического и исторического материализма?

Не забывала она и о теме своей диссертации.

— Любовь у Боккаччо превращена в муку: из-за нее страдают, убивают, разрушают. Когда я жила на Кубе, то впервые почувствовала, что такое свобода любви: там половой акт так же естественен, как завтрак или ужин, там муж с удовольствием отдает свою жену на ночь незнакомому человеку, это в порядке вещей. Там никто не совершает акты тайно, секс — это радость жизни, ею делятся со всеми… Разве не идиотизм, что греки затеяли целую войну из-за Елены Прекрасной и разрушили Трою? Секс — это joi de vivre!

Впрочем, больше времени Роза уделяла «Государю» и «Рассуждениям о первой декаде Тита Ливия» твоего великого соотечественника Макиавелли.

— Удивительно, но твой Учитель, по-видимому, не читал Макиавелли в своих партшколах, — говорила она мне, — иначе он упростил бы свою «Голгофу!».

«Люди по натуре таковы, что не меньше привязываются к тем, кому сделали добро сами, чем к тем, кто сделал добро им».

«Пистойю надо удерживать раздорами, а пизу — крепостями».