Декамерон шпионов. Записки сладострастника

— Совершенно верно. Я давно собирался с вами на эту тему поговорить. Лондон просил скоординировать наши усилия, — Смизерс почувствовал, что Хват уплывает из его цепких объятий, не дай бог, ЦРУ уже прослышало об истории с догом.

— Бросьте крутить, Дэвид. Я начал его разработку гораздо раньше вас и имею полный приоритет. Так что вам придется сворачивать удочки и заняться кем-нибудь другим.

— Извините, Фрэнк, но мы располагаем на Хвата весьма серьезными материалами… — заюлил Смизерс.

— И это я знаю. И в отличие от вас, лицемерных британцев, скажу прямо: ваш агент Карара недавно подкатился ко мне и предложил за двадцать тысяч долларов фотографии жены атташе с кобелем.

Вот сволочь! Информация — как снег на голову. Правда, история с догом уплыла не к врагу, а к друзьям (избавь меня Бог от друзей, а от врагов…), и это меняло дело. Смизерс попридержал в груди всю буйную гамму эмоций и сделал нейтральную физиономию.

— Все арабы такие! — продолжал Ростоу. — Считают даже неприличным не работать сразу на несколько разведок. Дело интересное, но может сорваться. Помню, еще в Штатах мы хотели завербовать одну послицу, которая черт знает что выделывала на хребте у лошади, и от этого дела однажды свалилась на землю. Но характер у нее был строптивый, и она послала нас к черту.

— Но давайте как-то скоординируем наши усилия, — уступил Дэвид. — Давайте вести совместную разработку, мы все же союзники! Вы продолжите встречи с Хватом, а я буду использовать этого сукиного сына Карару. Заодно вы сэкономите двадцать тысяч, и мы оба будем неплохо выглядеть в глазах нашего начальства.

— Хорошо, Дэвид. Но при условии, что вы не будете хитрить, как лиса, — согласился Ростоу.

Великие шпионы остановились у клетки с макаками с блестящими, вызывающими грусть красными задами — ах, как они походили на человека! Неужели все мы ведем от них свой род?

— Если бы вы не хитрили, Дэвид, мы могли бы во многом преуспеть… — повторил Ростоу, словно читая мысли англичанина.

— Ваше очень английское сослагательное наклонение напомнило мне хороший анекдот: леди с дочкой пришли в зоопарк и остановились у клетки с обезьянами, которые вдруг затеяли любовь. Дама — в шокинге, а девочку не оторвать от зрелища. «Мама, я хочу смотреть, как обезьянки играют! Не уводи меня!» Тогда негодующая дама повернулась к сторожу. «Извините, сэр, но если бы я дала этим несчастным созданиям немного орешков, они прекратили бы эту безумную игру?» Сторож выдержал паузу: «А вы бы прекратили, мадам?» Как звучит «бы»!

Оба загоготали так радостно, что макаки напружинились и растопырили круглые глаза, а резиденты, закончив принципиальный разговор, вышли из царства зверей на улицу и съели жареных кальмаров в европейском ресторанчике, запив их египетским пивом…

К приезду Хвата Центр провел солидную работу: уже в Шереметьево военного атташе ожидала целая группа сотрудников КГБ с агентом-гомосексуалистом по кличке «Индикатор», который впивался взглядом в каждого пассажира рейса Каир — Москва, проходившего через контроль. Агент работал на износ, не жалея своего биополя, и выявил трех лиц с гомосексуальными наклонностями, к счастью, среди них не было ни дипломатов, ни кагэбэшников, ни прочих облеченных доверием граждан; все извращенцы, к счастью, работали на рядовых объектах и к секретам доступа не имели.

Диспансеризация не смутила Хвата, ее обычно проходили ежегодно, правда, его несколько шокировали усердие врача, прощупывающего простату, повышенное любопытство уролога, излишек вопросов у кожника, добивавшегося, болел ли атташе сифилисом и прочими неприличными болезнями, злоупотреблял ли случайными связями и вообще как складывалась его половая жизнь. О последнем допрашивали и два психиатра, посадив на полиграф и обмотав электродами, допрашивали с пристрастием, нырнув в его родословную колена на три назад. Вопросы были явно взяты из свежих американских методик, отравленных фрейдистским психоанализом, и отличались особо глупой заковыристостью: много ли водки потреблял дедушка по линии отца? Пил ли дед по линии матери?

Затем подошли ближе. Не испытывал ли Хват влечения к матери в детстве? Не нюхал ли ее ночные рубашки? Часто ли забирался к ней в постель? Куда целовал? Ревновал ли к отцу? Были ли у матери любовники и как он к ним относился? Занимался ли онанизмом и как часто? От перекрестных вопросов и многозначительных переглядываний психиатров Хвату стало не по себе, к тому же в комнате было душно, он промок от пота, словно попал под тропический дождь, казалось, что полиграф зашкалил на индикаторах бессовестной лжи, хотя он говорил чистую правду.