Дела земные

Я стоял в нерешительности. Отец никому не разрешал притрагиваться к дутару, хранил его у себя в комнате, а иногда вечерами играл на нем «Дилхирож», «Кари наво» и другие классические мелодии. Как рассказывала мать, этот дутар изготовил для отца самый искусный мастер в городе.

— А если отец узнает?.. — сказал я.

— Не узнает! — пробасила тетушка Зеби, махнув рукой. — Что я, съем его, что ли?

— Пошли, — сказал я Вали.

И мы побежали, грохоча нашими обручами.

— Будь осторожен, не сломай случайно! — крикнула мать мне вдогонку.

…Когда тетушка Зеби вынула дутар из бархатного чехла, он засверкал инкрустацией из перламутра. Она стала перебирать струны дутара, и галдевшие до того женщины тут же умолкли. Удивительно, что и я, прислонившись к урючине, застыл с проволокой в одной руке и обручем в другой. В отцовских руках дутар звучал весело, на высоких нотах. А теперь, когда играла тетушка Зеби, он словно рыдал. Будто тетушка Зеби вовсе и не играла, а струны сами стонали. Женщины замерли словно зачарованные, и над садом, над пышно цветущими деревьями, над бледно-розоватыми цветами урюка, над низенькой крышей дома Хаджи-буви, на которой алели маки, разливалась в воздухе нежная, словно луч света, мелодия.

Тетушка Зеби откашлялась пару раз и затянула песню. Ее мужской басовитый голос, когда она запела, оказался до того приятен, что я изумился. Нет, голос ее не сделался тоньше, вовсе нет. Просто она пела, так сдержанно, с таким старанием в голосе, что у меня мурашки побежали по телу.

Те, улицы, по которым мой возлюбленный пойдет,я подмету своими волосами.А если поднимется пыль,я полью их своими слезами…

Дул нежный ветерок, бесшумно опадал цвет урючины, тихо колыхалась трава под деревьями. Почему-то казалось, будто вся природа замерла на миг и все-все кругом смолкло, чтобы внимать звукам вот этого дутара, словам вот этой песни. Когда вспоминаю эту картину, думаю всегда об одном. Позже я в своей жизни слышал много песен и о любви, и о верности. Но никогда я не слышал песни о женской преданности лучше, чем та, что пела тетушка Зеби.

Тетушка Зеби, полузакрыв глаза, начала новую песню.

Милый сынок мой, родненький мой, где ты,дай о себе знать.Я охвачена печалью, глаза мои в слезах,

все, что пью, для меня яд.Увядаю я с каждым днем, думаю лишь о тебе.Свет погас в моих глазах,устала высматривать тебя у дороги.

Да неужто это та самая тетушка Зеби, которую все мы боялись, разбегались врассыпную при одном виде ее? Неужто это та самая грубая, всегда сердитая тетушка Зеби? Неужто в сердце матери Вали столько горя? Столько печали? Почему же мы ничего об этом не знали?

Из полузакрытых глаз тетушки Зеби выкатились две слезинки и застряли в морщинах у длинного носа с горбинкой. Она отложила дутар и концом широкого рукава вытерла глаза.

Все молчали, никто не решался первым нарушить это тягостное молчание.

— Хоть бы мой Кимсан вернулся, — вздохнула тетушка Зеби.

— Успокойтесь, милая, — тихо сказала мать. — Не говорите так, слава богу, вон у вас какой есть, — мама указала жестом на Вали, который стоял в сторонке. — Будет и в вашем доме той, а потом и много внучат.

Тетушка Зеби быстро взглянула на Вали. Улыбнулась сквозь слезы.

— Ты поел, сынок? Не голоден, случаем?

— Поел, — тихо сказал Вали. Оттого, что мать плакала, у него испортилось настроение.

— Тогда поди поиграй.

Спустя некоторое время тетушка. Зеби снова позвала нас.

— Отнеси-ка на место, — сказала она, укладывая дутар в чехол. — Чтоб от отца не досталось.

Я припустился домой с дутаром в одной руке, а другой продолжал катить обруч. Вали бежал рядом со мной и тоже катил обруч, но теперь мы бежали уже не так быстро.

В ушах моих все еще звучала песня, которую пела тетушка Зеби, и казалось, будто это не обручи гремят, а звучат струны дутара. Переговариваются между собой. А тетушка Зеби все поет свою песню: «Милый сыночек мой, родненький мой, где ты, пошли мне весточку…»

Когда мы переходили арычек, берега которого заросли травой, мой обруч подпрыгнул и покатился в сторону. Я бросился за ним и, поскользнувшись на траве, упал. Дутар ударился о землю… раздался треск. Конец! И мелодия, и песня смолкли.

— Сломался! — промолвил я еле слышно.

Вали подбежал ко мне:

— Ой-е-ей! Теперь отец тебя прибьет!

Дрожащими руками мы вынули дутар из чехла. Сломалось одно ушко, которым натягивают струну.

— Что же теперь делать? — спросил Вали, мигая своими голубыми глазами.

Еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться, я только пожал плечами.

— Айда! — Вали потянул меня за рукав к своему дому.

Мы вошли во двор. Под навесом в углу двора нашли старенький сундучок. Вали порылся в нем и вытащил какую-то заржавленную железку.

— Вот! — торжественно произнес он. — Больше никогда не сломается.