Дела земные

Мать продолжала стоять посреди двора, не зная, что делать.

— Та-а-ак, — протянул Далавай многозначительно. — По этим… по налогам… вы задолжали. Что будем делать?

Мать опять попробовала улыбнуться:

— Не знаю, что и сказать, уважаемый… Через три дня…

— Одна говорит — через три дня, другой — через пять! — Далавай сердито вскинул рыжие брови. — А я так и буду расхаживать впустую, так, что ли?

Глаза матери глядели встревоженно.

— А нам-то как быть, уважаемый, в прошлый раз вы унесли медный поднос.

Ее слова почему-то рассердили Далавая. Он снова сощурил свои серые глаза. В них сверкнула злость.

И вдруг откуда-то вынырнула наша собачонка. Она с такой яростью стала бросаться в ноги лошади, будто сейчас разорвет ее в клочья. И, не переставая, лаяла. Лошадь рыла копытами землю и разок фыркнула. Далавай резко поднял голову. Рука его, которой он держал поводья, дрогнула.

— Пошла прочь! — заорал он. Крепко держа лошадь за поводья, он погрозил собаке плетью.

Собака залаяла еще сильнее, правда, отбежала назад. И продолжала лаять.

— Отвяжите ее! — вдруг скомандовал Далавай матери.

Мать от неожиданности заморгала глазами и хриплым от волнения голосом спросила:

— Кого, уважаемый?

— Вот эту вашу породистую корову, — Далавай издевательски, краешком губ, ухмыльнулся. — А что у вас есть, кроме вот этой чесоточной козы?

Мать прижала руки к груди и взмолилась:

— Пожалейте нас, уважаемый! Коза эта — кормилица наша. Что будет с нашими детьми без нее? Мы же с-вами земляки. Смилуйтесь.

— Что за народ непонятливый! — разозлился Далавай еще пуще. Тонкие брови его то и дело взлетали вверх. — Что, нет у меня своих забот, кроме ваших? Есть государство, есть закон! — Он сунул плеть под мышку, открыл кожаную сумку. — Вот, — сказал он, размахивая перед носом матери какой-то бумагой, — за вами должок. Тридцать килограммов мяса, пятнадцать килограммов масла, сто литров молока. Вот читайте, если умеете читать!

Мать посмотрела не на бумагу, а в глаза Далавая.

— Разве может чесоточная коза дать сто литров молока, уважаемый? — тихо спросила она.

— А-а, вон как заговорила! — Серые глаза Далавая, сузившись, почти закрылись. — Вам, кажется, наплевать на законы? Ну что ж, поговорим в другом месте!

Мать побледнела.

— Дорогой брат! — сказала она умоляюще. — Чтоб аллах даровал вам еще больше почестей. Вы же сами все видите.

— А что я вижу? Вот здесь все написано, все! Вот! Вот!

Когда он с возгласом: «Вот!» — поднял бумагу над головой, лошадь перепугалась. Зазвенели удила. Далавай выпустил из руки поводья. Плеть выскользнула из-под мышки на землю. Лошадь, высоко задрав хвост, шарахнулась к воротам. Одним прыжком Далавай настиг ее и сильно потянул за поводья. Привел лошадь на прежнее место и что есть силы стал бить ее по морде плетью. Лошадь в испуге трясла головой и бешено била копытами о землю. Но сильная рука Далавая крепко держала поводья. Всякий раз, когда он хлестал лошадь плетью, она фыркала, а удила покрывались белой пеной. Лошадь смотрела на всех нас безумными глазами, но никак не могла вырваться из цепких рук хозяина.

Я закричал от страха. Старший брат тоже был напуган не меньше моего. Мать подбежала к Далаваю и схватилась руками за плеть.

— Не бейте, в чем провинилось бедное животное?!

— А ну назад! — В глазах Далавая вспыхнул злой огонек. И на губах у него, как у лошади, выступила белая пена. Он потянул за поводья все еще вздрагивающую лошадь и направился в глубь двора. Не отпуская поводьев, свободной рукой стал отвязывать козу. Мать в отчаянии ухватилась за аркан.

— Не отдам! — сказала она, задыхаясь. — Хоть убей, не отдам!

Далавай развязал аркан и потянул за собой козу. Старший брат, до этого безмолвно стоявший на супе, спрыгнул с нее и тоже уцепился за аркан. Далавай тянет козу в одну сторону, а мать и старший брат в другую. Платок матери сполз на плечо. Коза, будто все понимая, упиралась и не шла. Только на мгновенье смолкнувшая собака опять взъярилась. Теперь она просто выла и кружилась на одном месте, как волчок. Только я один стоял в оцепенении, не зная, что делать. Далавай немножко отпустил аркан, и измученная коза захрипела, словно закашлялась.

Младший брат, спавший дома, от шума, проснулся и, выбежав без штанов во двор, заплакал. Мать, наверное, решила, что Далавай, наконец-то, сжалился, и подняла на него умоляющие глаза:

— Подумайте хотя бы об этих маленьких. Пусть и у вас их будет побольше.

— Э, лучше мне вовсе не иметь детей, чем иметь вот таких сопливых!

Мать вздрогнула, будто ее ударили по лицу. И отпустила аркан. Ее губы затряслись.

— Забирай! — сказала она в сердцах. Глаза ее наполнились слезами. — Ты можешь меня обругать, но при чем здесь мои дети, бессовестный! — Последние слова вырвались у нее, как истошный крик, как стон. — Чтоб тебе вовек не иметь своих детей. Чтоб в твоем доме никогда не раздался плач ребенка!

Далавай постоял еще с минуту и что-то пробурчал себе под нос, — кажется, выругался. И, повернувшись, собрался уходить.

— Нет уж, забирай, что хотел! — сказала мать твердым голосом. — Не бросай своих слов на ветер, если ты мужчина!