Дело бога Плутоса

– Ты счастлив видеть меня в этом гнезде порока и разврата? – скорчив гримаску, переспросил загадочный Серж. – Меня, чей монашеский образ жизни известен всему свету? Меня, самого скромного из всех мировых импресарио? А ты не хочешь спросить, что я вообще здесь делаю?

– Конечно, дорогой мой, именно это я и хотел спросить, – тут же исправился действительный статский советник, – что ты делаешь в этом ужасном гнезде порока и всяческого разврата?

– То же, что и всегда – кладу свою жизнь на алтарь искусства, – с печальной миной отвечал собеседник.

Нестор Васильевич поднялся со стула, и они с Сержем тепло обнялись. При этом, кажется, Серж держал в своих объятиях Загорского несколько дольше, чем того бы тому хотелось.

– О, какие мышцы, ты в прекрасной форме! – восхитился Серж. – Как жаль, что ты в свое время не занялся балетом серьезно, уверяю тебя, ты бы и по сей день танцевал.

– Для полного счастья мне не хватало только стать балетным танцовщиком, – шутливо отвечал Загорский и повернулся к Ковальскому и Ганцзалину. – Позвольте, господа, представить вам гениального антрепренера, создателя «Исторических русских концертов» и непревзойденных «Русских сезонов» Сергея Павловича Дягилева!

– Ну-ну, можно просто Серж, без чинов, без званий, – благодушно отвечал Дягилев. – Что ж, твоего китайца я помню, а это что за прекрасное дитя?

– Разреши представить тебе польского шляхтича Марека Ковальского, – проговорил Нестор Васильевич, незаметно подмигнув Ковальскому.

– О, шляхта, – восхитился Сергей Павлович, – я обожаю шляхту! Эта древняя кровь и вечно юный азарт в глазах, этот непобедимый дух и прекрасные, несокрушимые тела. Ешче Польска нье сгинела[9]

, не так ли, пан Ковальский? У меня есть один знакомый поляк… Да, знакомый, или, точнее сказать, близкий друг. Его зовут Вацлав Нижинский. Вы, может быть, слышали про него, он солист балета.

Слегка ошеломленный таким напором, Марек отвечал, что он не обязан знать всех поляков на свете, но Нижинского он, разумеется, знает, ведь это звезда русского балета.

– И не просто балета, – перебил его Серж, – а балета Дягилева! Слышишь ли, Нестор, я думаю так назвать свою антрепризу. Балет Дягилева, по-моему, звучит, а ты как думаешь?

Загорский отвечал, что звучит великолепно. Но, в самом деле, что привело Сержа в Монте-Карло?

Дягилев улыбнулся, очень довольный.

– Князь Альбер, – сказал он, – был на моих русских сезонах в Париже. Они произвели на него такое впечатление, что он хочет в будущем году увидеть их у себя в Монако. И я приехал, так сказать, на разведку – посмотреть зал, послушать акустику, дать кое-какие рекомендации, ну, и так далее. И вот сюрприз – приезжаю в Монте-Карло и вижу тебя. Ну, признайся, могла ли быть встреча приятнее?

Нестор Васильевич улыбнулся, всем своим видом показывая, что более приятной встречи и представить себе трудно.

– Скажи, а ты приехал сюда один? – вдруг спросил он с некоторым напряжением в голосе, глядя куда-то мимо импресарио.

– Нет, я приехал не один, – отвечал Дягилев, – я привез тут одну козочку, чтобы она, так сказать, потоптала здесь травку, прежде, чем явится все стадо баранов из кордебалета. Здесь она выступает своего рода экспертом… Однако где же она, ведь только что была тут?

Он завертел головой, пытаясь отыскать потерянную спутницу, но Загорский уже и сам ее увидел. В некотором отдалении от них на скамейке сидела молодая женщина лет двадцати пяти, и, кажется, изо всех сил старалась слиться с окружающим фоном. Загорский в один миг охватил взглядом нежный профиль, гладко зачесанные каштановые волосы, тонкий, почти полупрозрачный силуэт, светлое платье и стройные икры, выглядывающие из-под него, и изящные балетные ручки, как будто только что завершившие арабеск.

С такого расстояния нельзя было разглядеть ее глаз, но Загорскому это было и не нужно, он и так знал, что глаза у женщины серые, он помнил каждую черточку ее лица и каждый изгиб ее тела, как будто они расстались только вчера.

– Светлана Александровна! – закричал Дягилев. – Что вы там делаете, идите сюда!

И ворчливо повернулся к Нестору Васильевичу: с этими балетными барышнями одна беда, не зря говорят, что у танцовщиц все мозги ушли в пуанты. Однако что делать, примы все заняты, пришлось взять с собой корифейку[10]. Несколько лет назад она подавала большие надежды, исполняла сольные партии в Императорском балете, но потом вдруг словно сломалась. Говорили о какой-то несчастной любви, каком-то расставании… Но если спросите его, Дягилева, то какая, между нами, говоря, может быть у балерины любовь? Балетные к любви не приспособлены – так, скитания от одного покровителя к другому. Исключение составляют только мужчины, вот, например, Ваца Нижинский. Этот умеет любить как никто, уж ему можете поверить! А балерины – нет, тут что-то другое…

Тем временем Лисицкая подошла к ним почти вплотную. При виде ее Загорский, Ганцзалин и Ковальский поднялись со стульев как бы по невидимой команде.