Дело Черных дервишей

– Хоп, – кивнул мальчишка, решив не злить загадочного дядю Толю. В конце концов, он ребенок, с него какой спрос? Если бабушке гость не понравится, вытащит она старую берданку, которая у них за коврами спрятана, да стрельнет гостю промеж ушей. Люди вокруг сколько раз так делали, он сам видел. Особенно когда война с басмачами началась. Ох, и лютые это люди, басмачи. Вроде одному Всевышнему молимся, а как до стрельбы дойдет, тут только давай бог ноги.

– Зачем мы, бабушка, ружье у себя держим? – бывало, спрашивал внук.

А бабушка и отвечала:

– От лихих, – отвечала, – людей держим.

Он сомневался: что ли ты сможешь лихому человеку промеж ушей стрельнуть? Бабушка на такие вопросы злилась и даже замахивалась на него иногда.

– Что глупости говоришь, ружье для острастки держим, – говорила. – Ни ты, ни я из него стрелять не будем, но с ним спокойнее.

С пулеметом еще спокойнее, думал про себя Юсуф, вот бы им пулемет завести. И представлял, как он один, сидя за пулеметом, расстреливает целый отряд басмачей. Или, может, наоборот, красноармейцев, он еще не решил. Вызывает его после этого подвига высшее командование и дает ему какой-нибудь орден.

– С нас, – говорят, – причитаются тебе гурии, но это потом, как школу закончишь. А пока прими на грудь вот этот замечательный орден, ни у кого в твоем ауле такого больше нет.

Подумал так и порадовался, что мыслей его не видит ни бабушка, ни покойный дядя Норимон. Они часто попрекали Юсуфа, что он говорит какие-то глупости вместо того, чтобы заняться делом. Юсуф на это ничего не отвечал, а сам про себя думал, что, может, это оттого, что будет он великим человеком. И не глупости он думает, а наоборот, мудрости. И вообще, чего они к ребенку пристали? Это только в притчах все дети умные и понятливые, а в жизни совсем не так. Если бы все дети были умными, откуда, скажите, берется такое количество взрослых дураков?

Все это Юсуф думал, провожая незваного гостя к аулу. Гость при этом ехал на своем вороном, а сам Юсуф трусил рядом. Загадочный дядя Толя все расспрашивал его, сколько человек в ауле, да какой жизнью они живут.

– Людей не так, чтобы много, а жизнью живут обыкновенной, – отвечал на это мальчишка. А что он еще мог сказать? Что людей натыкано, как в аду, и жизнь такая же, поскольку ни одной гурии. Не мог он такого сказать, за такое ему бы сельчане потом уши пооборвали бы – все, сколько есть.

Всадник дядя Толя, которого за красноармейскую форму Юсуф звал про себя комиссаром, постепенно подошел к теме, которая, видно, волновала его больше прочих.

– Скажи, Юсуф, – он даже с коня немного перегнулся, – не проезжал ли мимо вас вчера отряд всадников?

Юсуф задумался. Отряд, конечно, проезжал, вот только зачем он комиссару? Те, кто проезжали, были вылитые басмачи, а комиссар, напротив, должен быть за советскую власть. Так не затем ли он расспрашивает, чтобы догнать басмачей и расстрелять из своего командирского пистолета? И тогда он, Юсуф, получится предатель и изменник делу Аллаха. А еще была одна причина, чтобы ничего не рассказывать чужаку. Причиной этой была женщина, которая сопровождала басмачей. Она ехала вместе со всеми, одетая в мужскую одежду, и Юсуф сначала даже подумал, что это мальчик. Но когда она глянула на него своими черными глазами с длинными ресницами, а из-под чалмы, он увидел, выбился завиток волос, сердце его упало. Все басмачи ехали мимо, не замечая его, она одна подъехала поближе, спросила, как зовут.

– Юсуф, – произнес он немеющими губами, не веря, что разговаривают с ним.

– Хорошее имя, – сказала она и, не слезая с коня, потрепала мальчишку по волосам. – Расти большой, Юсуф, на радость барышням.

Засмеялась серебристым смехом и поскакала дальше. И тут Юсуф наконец понял, кто такие небесные левы и как они выглядят, и что лучшей гурии, чем эта черноокая красавица, одетая как мужчина, ему не нужно. Понимаете теперь, почему он не смог сказать правды? Даже если бы дядя Толя не убить их хотел, не мог Юсуф позволить, чтобы она увидела его, чтобы он рядом с ней скакал, касаясь ее ноги своей, а на привале вместе с ней ел жареные пшеничные зерна и запивал их чаем.

Вот поэтому Юсуф повернулся к дяде Толе, поморгал ресницами, поглядел чистыми детскими глазами:

– Не было, всадников, уважаемый.

Не было, значит? Комиссар внимательно смотрел на него из седла. Не было, не видел.

– Ну, что ж, не было так не было, – вздохнул комиссар и, немного наклонившись, свободной, не раненой рукой дал Юсуфу такую затрещину, что тот повалился на дорогу и даже еще немного прокатился по ней, собирая всю пыль на себя. Мысли его сразу спутались, давненько не получал он таких затрещин, если подумать, то, может, и никогда. Был он, конечно, сиротой, но ласковым, хитрым, односельчане его жалели и без крайней необходимости руки не распускали.

Тут Юсуф наконец, понял, почему басмачи были так жестоки к красноармейцам и почему так зверски их убивали, когда те попадали к ним в лапы. Он бы и сам сейчас не постеснялся, убил бы проклятого комиссара – и черт с ними, с гуриями.