Дело генерала Раевского

— Беда в том, что все общества во всех странах во всём человечестве до этой эпохи жили в сознании полнейшей необходимости подавления всех личностей во имя одной, во имя князя, царя, императора. И там, где эти тиранические либо деспотические личности превращались в кумиров или обожествлялись, все силы государства и даже Церковь мобилизовывались на подавление самосознания общества и всех классов его во имя одной личности и кучки тех, о ком поэт сказал: «...вы, жадною толпой стоящие у трона». Вы знаете, как поэт поплатился за эти слова. Дело в том, что в России, стране классического презрения к закону и повсеместно пронизанной привычкой, а то и приверженностью к произволу, такие слова произносить опасно до сих пор. Жадною толпой стоящие у трона были в то время дворяне, которые прямым путём вели Россию к гибели. Бесконечных нравственных, естественных и экономических дарований этой страны хватило до февраля 1917 года, когда дворяне совершили то, что хотели совершить в декабре 1825 года. Эго был логический конец всего общества, промотанного выродившимся дворянством, и многие этот конец предвидели. Одни предвидели и пользовались ситуацией, сибаритствуя лукаво, как Кутузов. Другие страдали, понимая, что надо что-то делать, но сделать было ничего невозможно, поскольку они зажаты были, с одной стороны, отменно изворотливым петербургским чиновничеством всех уровней и авантюрным дворянством типа декабристов, с другой стороны, привыкшим к варварским методам взаимодействия внутри русского общества. Наиболее агрессивные из них призывали даже к террору. Что касается декабристов, то истинными творцами этого движения были злобно-дальновидные петербургские чиновники, искусственно создавшие в империи такие условия, при которых наиболее талантливые молодые офицеры, умудрённые и быстро созревшие в условиях войны с Наполеоном и отторгнутые от серьёзной государственной деятельности, не могли не образовать того или иного антиправительственного общества. Тайная полиция, уже тогда пронзавшая всё русское общество, подталкивала их к этому. И ждала. Александр Первый был осведомлён о каждом шаге и Северного и Южного общества. Петербург просто ждал, когда же они созреют и проявят себя, чтобы можно было их одним махом прихлопнуть. Тогда нельзя было человека просто так взять и посадить, нужны были основания для этого. Все истинные патриоты, настоящие герои войны с Наполеоном, были искуснейшим образом отстранены от государственной машины. Я имею в виду Дохтурова, который подал рапорт об отставке, и с 1 января 1816 года Александр убрал его из армии, одного из талантливейших учеников Суворова. Дохтуров не выдержал издевательств «экзер-цицмейстеров», прибывших из северной столицы обучать освободителей России и Европы балетным тонкостям парадов. Последние дни свои Дохтуров провёл на Пречистенке в Москве. А ведь именно Дохтуров и Раевский остановили Наполеона перед Малоярославцем, несмотря на приказ Кутузова сдать город. Был отстранён от армии и принуждён эмигрировать талантливейший и честнейший патриот Остерман-Толстой, которому 19 декабря 1825 года Николай Первый внезапно приказал сдать шефство над Павловским гренадерским полком своему семилетнему сыну.

   — Ну, этого немца я не причислял бы к таким уж патриотам, — заметил кандидат исторических наук.

   — Прошу прощения, — обернулся в его сторону Олег, — Остерман-Толстой древностью и знатностью предков не уступал царской фамилии. Он родился в семье достойного человека, сановника времён Екатерины Второй, презиравшего рвачей «новой волны» — выскочек типа Меншиковых, Орловых, Безбородко... Его мать — Аграфена Ильинична Бибикова. Воспитывался Александр Иванович достойнейшим образом. Блестяще изучив несколько европейских языков, на французском говорил, как истинный француз, Толстой поражал всех тем, что прекрасно знал русский. Дворянство тех времён изъяснялось на родном языке еле-еле.

   — Откуда же у него эта странная приставка «Остерман»? — поинтересовался кандидат.