Дело генерала Раевского

   — Петербург иссушил Достоевского, поселил свой смертельный яд в Гоголя, отравил Брюллова, Кукольника, Глинку. Не понимая, в чём дело, инстинктивно люди стремились убежать из него куда угодно, либо з русскую деревню, либо за границу, либо в монастырь. Кстати, Петербург создал и двойника русской Церкви. Этакий чиновный её эквивалент — Синод, нечто вроде церковно-административной восковой персоны. Ну ладно... — Кирилл Маремьянович остановился, переводя дух. — Кстати, эта кошмарная революция мертвецов против живых свершилась именно в Петербурге. Большевики взорвались в Петербурге, а сами убежали в Москву, тотчас же превратив её уже в двойника Петербурга. Именно для этого им понадобилось её перестраивать.

   — Так вы считаете, что в России больше ничего никогда путного не произойдёт? — спросил я.

   — Никогда. Уже всё. Петербург её сокрушил, а большевики прошлись по нерестилищам, — сказал Кирилл Маремьянович, озираясь и вытирая высохшие губы. — Тут Петербург орудует уже совместно с новою Москвой, выжженная под предлогом войны с Наполеоном, древняя столица стала пародией, таким же приютом чиновников, уже абсолютно оторванных от народа да, в отличии от петербургских, ещё более диких и уже по-настоящему невежественных...

   — Ну хорошо, — перевёл я дыхание, — а какой же второй пункт их тайной доктрины? Доктрины этой компании? Кстати, сами себя они как-то именуют?

   — Да. Они себя именуют как «Ассоциация защитников интеллектуальной экологии общества». Иные, правда, заменяют слово «экология» словом «равновесие». У этой чиновничьей популяции есть только одна вполне осмысленная цель — не допустить интеллектуального развития страны. Не допустить рождения на свет человека талантливого или интеллектуального они не могут, это дело Божие, безбожники рассматривают это как проявление стихийных сил природы. Помешать этому невозможно, не допустить же развития этих личностей — дело вполне вероятное. На их языке это и называется определить человека как личность, не имеющую права на энтелехию.

   — А вы не могли бы привести пример? — спросил я.

   — Пожалуйста, — охотно согласился Кирилл Маремьянович и плеснул себе в стакан, — две ярчайшие фигуры времён войны с Наполеоном. Самый знаменательный из них Раевский. Сразу после взятия им Парижа он был удостоен императором Александром беседы. Царь поздравил его с графским титулом. Раевский же, человек глубочайшего ума и уже понимавший, какую тяжкую опасность его личности представляет вступление в клан придворной бездари, отклонил это благоволение. И с этого мгновения он выпал из номенклатуры навсегда. Он совершил против номенклатуры тягчайшее преступление. Такого они не прощают. Раевский же видел гибель при дворе ярчайшего полководческого гения Румянцева, затухание Суворова, разложение Кутузова. Сразу после возвращения из Франции Раевского ссылают в Малороссию командовать пехотным корпусом. Нечто подобное потом проделает с Жуковым Сталин.

   — А кто второй? — спросил Олег.

   — Пожалуйста, — Кирилл Маремьянович отхлебнул из стакана, — генерал Ермолов. Его талантливость обратила на себя внимание уже в 1798 году, и под надуманным предлогом его ссылают в Кострому, после Персидского похода. Там он был взят на подозрение, как и Раевский. Из ссылки был возвращён только через три года. В войне с Наполеонов он буквально заставил Барклая, будучи начальником штаба Первой армии, соединиться со Второй армией. После объединения армий начальник общего штаба. Настаивал на обороне Москвы, даже выбирал место для сражения. При Малоярославце, вопреки воле Кутузова, сделал всё, чтобы защитить и потом отбить отданный французам город и не пропустить Наполеона к Калуге. Во всю дорогу отступления Ермолову приходилось бороться не столько с французами, сколько с главнокомандующим.

   — Я могу подтвердить ваши слова, — сказал Олег. — После того как Коновницын и Раевский отбили Малоярославец и только горстка французов осталась на окраине города, Ермолов предлагает великолепный манёвр, что вообще могло бы привести к концу войны уже на этом этапе. Денис Давыдов пишет: «После битвы князь Кутузов имел весьма любопытный разговор с Ермоловым, который я здесь лишь вкратце могу передать. Князь; «Голубчик, ведь надо идти?» Ермолов: «Конечно, но только на Медынь». Князь: «Как можно двигаться ввиду неприятельской армии?» Ермолов: «Опасности нет никакой: атаман Платов захватил на той стороне речки несколько орудий, не встретив большого сопротивления. После этой битвы, доказавшей, что мы готовы отразить все покушения неприятеля, нам его нечего бояться¹». Когда князь объявил о намерении своём отступить к Полотняным заводам, Ермолов убеждал его оставаться у Малоярославца по крайней мере на несколько часов, в продолжение которых должны были обнаружиться намерения неприятеля. Но князь остался непреклонным и отступил».