Дельцы.Том I. Книги I-III

— И Воротилинъ добавилъ, что Малявскій-де былъ-бы очень радъ доставить его превосходительству метресу…

«Ахъ онъ такой-сякой! — выругался про себя Малявскій, — если онъ сказалъ безъ умысла»

— Вы никакъ покраснѣли? — спросила его Авдотья Степановна.

— Я? Нисколько… Такъ онъ вамъ и сказалъ?

— Я врать не люблю. Да вамъ что-же обижаться. По крайней мѣрѣ будете знать, какъ благопріятели васъ за глаза отдѣлываютъ. Почище вашего!

«Тѣмъ лучше!» рѣшилъ ХСълявскій и, вставая, улыбнулся.

— Вашъ слуга, — сказалъ онъ громко и кланяясь Авдотьѣ Степановнѣ.

— Черезъ два дня вы должны мнѣ привезти самыя вѣрныя свѣдѣнія.

— Положитесь на меня — закончилъ онъ и подумалъ уходя: — звѣзда поднимается!»

XII.

Въ Зинаидѣ Алексѣевнѣ происходилъ особый нравственный процессъ… Никакихъ безусловныхъ «запретовъ» она въ себѣ не чувствовала. Она готова была-бы и своимъ бойкимъ умомъ, и неиспорченнымъ еще сердцемъ отдаться какому-гибудь жизненному идеалу… Но гдѣ было взять его? Прѣснота, сухость, будничность всего, что она встрѣчала, раздражали ее и отнимали всякую охоту искать какихъ-нибудь «высокихъ задачъ»! Мужчинами она была ужасно недовольна. Не то, чтобы они не обращали на нее вниманія. Напротивъ, ея наружность, молодость, своеобразная манера бойкость въ рѣчахъ — все это подзадоривало ихъ и заставляла ухаживать. Но ихъ личности, размѣры ихъ характеровъ, вялость, хандроватость — вотъ что раздражало Зинаиду Алексѣевну и приводило къ такому выводу, что ни одинъ изъ нихъ никакой «новой» жизни ей не укажетъ.

«Все это кислятина!» повторяла она и вовсе не удивлялась тому, что Малявскій такъ выцвѣлъ въ ея глазахъ въ одну какую-нибудь ночь. Она даже обрадовалась этому. По крайней мѣрѣ въ Саламатовѣ было что-то положительно новое, ею еще невиданное. Ей надоѣло копаться въ самой себѣ и надѣяться на то, чго одно личное чувство наполнитъ ея жизнь. Съ Саламатовымъ она забудется, поближе поглядитъ на людей, которые умѣютъ жить въ свое удовольствіе и представляютъ собою цѣлый міръ, гдѣ страсти, аппетиты, самолюбіе, умъ, сметка — все находитъ себѣ удовлетвореніе и даетъ тысячный процентъ…

Зинаида Алексѣевна боялась дойти очень скоро до того состоянія, когда будничность жизни является намъ ужь безъ малѣйшихъ прикрасъ. Въ Петербургѣ она узнала совершенно особаго свойства скептицизмъ. Ей сдавалось, что все вокругъ нея дѣлается для одного набиванія времени какой-нибудь возней, что люди тяготятся своей не-умѣлостью изобрѣтать возню позанимательнѣе и поновѣе, что никому не дороги ни мысли, ни убѣжденія, ни даже предразсудки. Всѣ болтались и шатались, томимые отсутствіемъ идеи и темперамента. Въ молодыхъ людяхъ Зинаиду Алексѣевну поражало это всего сильнѣе, поэтому-то Саламатовъ и показался ей такимъ богатыремъ.

Она такъ и назвала его про себя. А «богатырь» чувствовалъ себя, въ то время, когда она о немъ думала, вовсе не по-богатырски. Еслибъ она заглянула въ нутро Саламатова въ то самое утро, когда она сравнивала его съ петербургской «кислятиной», она-бы убѣдилась, что богатырь тоже раскисъ, и сильнѣе, чѣмъ самъ, быть можетъ, ожидалъ.

Наканунѣ онъ долженъ былъ подѣлиться съ бывшимъ своимъ «писулькой», какъ онъ презрительно называлъ, про себя, Малявскаго. Онъ долженъ былъ также ввести его въ новое общество и предвидѣлъ/ какъ этотъ «писулька» будетъ важничать и подрывать его кредитъ, и рѣзать его на разныхъ техническихъ вопросахъ.

И все это изъ-за того, что просидѣлъ цѣлую ночь за картами и ослабъ физически. Года два тому назадъ. и даже менѣе, подобный случай былъ немыслимъ для Бориса Павловича. Онъ могъ послѣ двухъ ночей, проведенныхъ въ кутежѣ, проработать еще сорокъ восемь часовъ, выливъ на голову ушатъ воды. Значитъ, органическая машина начинала расклеиваться и требовала другаго образа жизни. Но если жить иначе, то зачѣмъ-же извлекать куши изъ людскихъ глупостей?

Отъ Малявскаго мысль его перешла къ Авдотьѣ Степановиѣ. До сихъ поръ Борисъ Павловичъ не могъ смириться съ фактомъ своей отставки. Онъ, ио натурѣ, не былъ ни ехиденъ, ни злопамятенъ. Стало быть, онъ уже давно проетилъ-бы ей, еслибы онъ не увидалъ въ отставкѣ, прописанной ему, чего-то зловѣщаго.

«Вѣдь если она меня выгнала — значитъ, разсудила, что я пересталъ быть первымъ нумеромъ» — вотъ какой выводъ сдѣлалъ онъ, и еще сильнѣе призадумался, нежели отъ соображеній о Малявскомъ.

Но тутъ-же воображенію его представилось личико Зинаиды Алексѣевны. Оно дразнило его, подзадоривало и возбуждало его жизненные аппетиты.

«Чѣмъ-же она хуже этой подлой Дуньки? — спросилъ онъ. — Не только ничѣмъ не хуже, но гораздо моложе, пикантнѣе и элегантнѣе. И какой игривый умокъ у нея! Даже черезчуръ игривый! Ей пальца въ ротъ не клади, не распоясывайся, а то какъ-разъ осѣдлаетъ. И на нее подѣйствовалъ моими размѣрами, и надо теперь укрѣпить ее въ этомъ. Она, небось, догадалась, что съ нашимъ братомъ компанію водить пріятнѣе и выгоднѣе, чѣмъ съ господами Малявскими. Онъ около нея какъ видно, долго ходилъ, можетъ, и ручепки-ноженки у нихъ были; но до настоящаго дѣло не доходило — это вѣрно…