День гнева. Повести

— С деньгами, Димочка, кончено. Основная часть — за бугром, часть здесь надежно пристроена. А вот насчет концов ты прав. Ликвидация всех связей по финансовым операциям, ликвидация основных звеньев нашей связи с ними и их связей с людьми, могущими компрометировать их бескорыстность — вот наша задача сейчас.

— Зачем они нам, Женя?

— Мы без них пропадем, Дима.

— Так же, как они без нас, — добавил плейбой.

— Резонно, — согласился Англичанин. — С подробностями-то зачем навязывался? Есть что-нибудь беспокоящее?

— Все-таки приятно с тобой работать, — признался Дима. — С ходу и хорошо сечешь. Да, Женечка, Смирнов беспокоит.

— Страшнее кошки зверя нет.

— Именно так. Нет. Ты же сам понимаешь, что, будь у него им же натасканные опера, кот Смирнов захлопнул бы мышеловку обязательно. А в ней оказались бы мышки. Ты да я, да мы с тобой.

— Как ты думаешь, он сфотографировал Майорова?

— Конечно, засек.

— Я тебя не по фене спрашиваю, а по-человечески: Майоров сфотографирован?

— Все может быть.

— Информация к размышлению. Твоему размышлению, Дима.

— Мне как всегда грязная работа?

— Ага.

— А как насчет Смирнова? — навязчиво давил плейбой.

— Операцию с исполнителем он провел на высочайшем уровне. Если бы не подсказ, сидеть бы нам в дерьме. Что же с ним делать? А вот что: неназойливо предоставить ему информацию — не дезу, а подлинную информацию — о том, что денежки ушли, и он успокоится: ведь его для поиска денег наняли?

— Для денег, — подтвердил плейбой. — Но вот вопрос. Успокоится ли? Если он умен и высокопрофессионален (а он — умен и высокопрофессионален), то он наверняка просчитал, что до денег ему уже не добраться. А гон продолжает, самый активный гон. Зачем?

— Скорее всего оправдывает свою репутацию.

— Неправда ваша. Я думаю, что я понял его, Женя. Он до нас с тобой хочет добраться. И в глотки наши вцепиться. И удавить до смерти. Ты представляешь, с какой плебейской яростью ненавидит нас этот мент?

— За что же он нас ненавидит, Дима?

— За белые воротнички, за хорошие костюмы, за недавнюю всесильность, за скоростные автомобили, за чистые носовые платки, за безграничную информированность… А в общем, за все.

— И за то, что людей убивали, — дополнил список Англичанин Женя и, откинувшись в кресле, весело посмотрел на плейбоя Диму.

— А он не убивал?

— Он убивал на войне, в бою, в схватке, убивал врагов. Лицом к лицу. А мы хладнокровно и расчетливо организовывали политические убийства…

— Врагов, — перебил плейбой.

— Ой ли? А вчерашняя парочка трупов — враги?

— Вчерашняя парочка — законченные мерзавцы. Им не следовало жить.

— Ты Господь Бог, Дима?

Плейбой выбрался из кресла и, засунув руки в карманы, начал, ставя свои башмаки вплотную один за другим, измерять длину ковровой дорожки, про себя добросовестно считая. Дошел до двери, сообщил:

— Двадцать один. Считай двадцать на тридцать. Шесть метров ей длина.

— Делать ноги пора, Дима, — вдруг сказал Англичанин.

— Не боишься вот так со мной, до дна, а, Женя?

— Не помню, у какого-то советского писателя прочел про то, каким захватывающим в детстве было для него чтение выпусков о знаменитом сыщике Нике Картере. И этот писатель описывает запомнившуюся обложку одного из выпусков, на которой стоящий на обрыве громадный негр в могучих своих ручонках держит над пропастью Ника Картера, который из пистолета целит опять же негру в лоб.

— Я — негр, а ты — Ник Картер? — молниеносно среагировал плейбой.

— Можно и так. Но скорее я — негр. Потому что у тебя, Дима, один ход: выстрелить в меня. А у меня альтернатива: могу в пропасть тебя уронить, а могу на край обрыва поставить.

— Следовательно, инициатива в безысходности твоя. Но ведь безысходность в наличии. А ты только что говорил о времени, в котором нас не достанут. Для моего успокоения говорил?

— Почему же. Будет такой период. Недолгий, правда. Мы проиграли, Дима, играя в нападении футбольной команды имени Октябрьской революции. Пора переходить в другой клуб.

— В другой клуб нас могут взять только при одном условии: исчерпывающая подтвержденная документально информация, которую мы этому клубу предоставим.

— Все правильно, Дима, все правильно.

Плейбой подошел к столу, оперся обеими руками о столешницу, заглянул в глаза Англичанину и сказал:

— Смирнов может помешать. Отдай мне Смирнова.

43

С горба сильно полысевшего Рождественского бульвара при желтом осеннем солнце хорошо смотрелся кусок старой Москвы, что был чуть внизу и впереди. Солнечно было, но холодно. Сидя на скамейке на переломе Рождественского, Смирнов про себя хвалил себя за то, что надел утепленную Алькину куртку. Потому как тепло и уютно было сидеть на скамейке в Алькиной куртке. Не хотелось смотреть на запястье, чтобы узнать который час, не хотелось неотрывно, как положено, наблюдать за всем, что происходит рядом и вокруг, не хотелось думать о предстоящей встрече… Хотелось закрыть глаза, хотелось греться на солнышке, хотелось дремать…