День гнева. Повести

Алуся в трусах и лифчике покуривала, развалясь на сиденье. Сообщила:

— Пьяна в дымину, Витя.

— Может, это и к лучшему, — сказал Кузьминский. Но Алуся услышала и догадалась:

— Тебя ваш главный старичок подослал? Чтобы выведывать?

— Ага, — признался Виктор. — Пообедаем, или ты уже накушалась?

— Я не накушалась, а напилась, — поправила его Алуся.

— Что в просторечьи одно и тоже. Так как насчет пообедать?

— С удовольствием, я бы сказала, с наслаждением. После стакана водки жрать хочу, как крокодилица. Только вот как дойду? С ногами плохо.

— Донесу, — пообещал Кузьминский.

— В Дом кино?

— А куда же еще?

Кузьминский подогнал «семерку» к автобусу и, держа слово, на руках перенес уже полностью и в соответствии с временем года одетую Алусю в свой автомобиль, который, гудками приветствуя энтузиастов кинематографического дела, выбрался, нарушая все возможные правила, по пешеходной дорожке наверх. Менты из оцепления, считая его своим, не то что оштрафовали — помахали ручонками на прощанье. Кузьминский вырулил на Минское, и «семерка» покатила к Смоленской. Разрумянившаяся от водки Алуся со значением и страстно пела старинный романс «Капризная, упрямая…». Дослушав темпераментное пение до конца и никак не соединив себя с героем романса, Кузьминский спросил:

— Как дела?

— Замечательно, — сказала Алуся, просунула левую руку под его правый локоть, виском привалилась к его плечу, закрыла глаза и повторила:

— Замечательно.

— Разобьемся к едрене фене! — предупредил он.

— Нет, — не согласилась она. — Я не могу разбиться. Я фарт ухватила.

— Может, не следует говорить «гоп»?

— Ты знаешь, сколько мне предложений поступило сниматься? Восемнадцать! Никаких собеседований, никаких проб, сразу сниматься!

— Стая обезьян! Бандарлоги! — ужаснулся Кузьминский.

— О ком это ты?

— О киношниках моих родимых! О ком же еще. Начал тебя Аркадий снимать, и сразу слух пошел: новое дарование. Тут уж только не опоздать, не пропустить, не дать себя опередить. Мне, мне новое дарование! А сколько раз тебя до этого вызывали на смотрины и тут же от тебя отказывались?

— Не сосчитать, — призналась Алуся и приподняла голову для того, чтобы поцеловать Виктора в плечо. — Я тебе благодарна не знаю как, Витя.

— За что же, королева моя?

— За то, что ты рекомендовал меня на эту роль и настоял на своем.

На самом деле она должна была бы быть благодарна отставному полковнику милиции. Кузьминский ощерился в улыбке и сделал, выезжая на Садовое, левый поворот. До Дома кино рукой подать.

В ресторане гужевались, обедая, нувориши — скоробогатеи. Но дорогому постоянному посетителю и известному сценаристу столик спроворили без лишних слов. Официантка Танечка мгновенно принесла заказ, и, в ожидании первого подноса, Кузьминский заговорил о главном, ради чего и пригласил ее на обед.

— Меня наш главный старичок подослал, — напомнил он. — Кое о чем спросить тебя надо.

— Ну, мужики, ну, засранцы! — яростно восхитилась она, показав, что хорошая актриса, и резко поменяла ритм и интонацию: — Давай спрашивай.

— Ты не замечала слежки за собой?

— Да вроде нет. Ты же знаешь, одно время ходил за мной охранник от Ваньки, а теперь, по-моему, никто не ходит.

— От Ваньки ли? — усомнился Кузьминский. — Ну ладно. А телефонные звонки были?

— Были.

— От кого?

— От поклонников, балда!

— А не от поклонников?

— Были.

— От кого? — занудливо доставал Кузьминский.

— От сожителей! — заорала она на весь ресторан. — От тебя, к примеру.

— А если не к примеру?

— Ты мне выпить дашь?

— Несут, — обрадовал ее Кузьминский, увидев официантку с подносом. Танечка мигом расставила на столе графинчик, бутылки с водой и легкую предобеденную закуску. Ухватив маленький графинчик, как гренадер Петра Первого гранату, Виктор тотчас налил Алусе.

— Сам не пьешь, а меня спаиваешь, — сварливо отметила она. Будто только что не требовала выпить.

— Не хочешь — не пей, — резонно ответил он. В связи с чем она сей момент и выпила. Выпила и запихнула в рот печеночное канапе целиком. Зажевала энергично. Потом намотала на вилку податливый кусок семги и его тоже отправила в рот. Кузьминский ждал окончания процесса предварительного насыщения. Прожевав, Алуся потребовала:

— Наливай по второй.

— По второй не получается. Знаешь, сколько рюмок в том стакане? — возразил он, наливая. Она потянулась к налитой рюмке, но он закрыл ее ладонью и мягко сказал:

— Алусенька, миленькая, ответь мне на последний вопрос, и я от тебя отстану. Пить будешь, гулять будешь, а смерть придет — помирать будешь. Ты меня слышишь, цыпленочек? Ты меня поняла, ласточка?

— Я тебя слышу и поняла, — важно сказала она. — Задавай вопрос.

— Меня очень интересуют люди, с которыми контактировал твой Иван.

— Не мой! — перебивая, возразила она.

— …Люди, с которыми контактировал не твой Иван, когда вы были вместе. В ресторанах, на домашних междусобойных вечеринках, на загородных пикниках. О Горском, Краснове, поганце Федорове можешь не упоминать. Меня интересуют другие, мне неизвестные.

— Ну, кто? — Алуся сообразно с состоянием легкомысленно задумалась: