День гнева. Повести

— Ну, Шаров такой, старый хрен из ЦК. Он все боялся чего-то, все время говорил: «Только тихо, только тихо!» А сам тайно меня за жопу трогал. Подойдет?

— Подойдет. Давай о других.

— Помню Ванька меня с собой в город Красносоветск брал…

— Нет такого города, Алусик мой!

— Но, в общем, какой-то красный городок, километрах в ста от Москвы. Ванька туда в командировку ездил, а меня взял, чтобы не скучать. С нами еще один клиент был, потасканный плейбой. В этом Красносранске тамошний начальник Гена в резиденции для почетных гостей очень мило нас принимал.

— А имя-фамилию клиента, который с вами был, не помнишь?

— Звали-то Димой вроде, а по фамилии не представился.

— Ну, а чем занимается, кто такой в этом мире — разговор не шел?

— Вроде во Внешторге работает, потому что о купле-продаже говорил.

48

Алик долго-долго смотрел на утихавший живой огонь. Знамя пламени сначала было разорвано на флажки, а потом превратилось в маленькие вымпелы, которые неожиданно возникали на пепельно-бордовых останках поленьев. Каминный костер умирал. Спиридонов перевел взгляд на собеседника и негромко, по-доброму спросил:

— Зачем вы нам тогда врали, Гена?

Геннадий Пантелеев особой кочергой измельчил угли в камине, повесил кочергу на специальный кованый столб, где уже висели лопатка и щипцы, вздохнул, откинулся в кресле и возразил:

— Мы не врали, Алик. Мы умолчали.

— Почему? — почти надрывно потребовал ответа Спиридонов.

— Почему? — Пантелеев задумался, потом встряхнулся и ответил: — Я сам не уверен, что знаю почему. Ну, наверное, в данном конкретном случае нам казалось, что, расскажи мы всю правду о курдюмовских визитах, это будет выглядеть в какой-то степени предательством. Мы не соврали, Мишка даже подробно вам рассказал о том, как уходит отсюда неучтенная международной квотой часть изделий. Вы же сделали соответствующие выводы из его рассказа?

— Сделали, — подтвердил Спиридонов. Перед ним вместо огня была куча золы.

— Будто и не врали мы, да? — продолжал размышлять вслух Пантелеев.

— И не предавали. А в общем и целом, получается, что замешаны в чем-то грязном и вонючем. Знаешь, за последние два-три года появились неизвестно откуда новые люди, много новых людей. Откуда они, Алик?

— Откуда и мы с тобой. Только к «новым» добавь еще и молодые…

— Вероятно, ты прав. Но, новые они или молодые, они чужие. А те, с кем мы сталкивались, рядом жили, общались, кому подчинялись, кем командовали, кого любили, кого презирали последние тридцать с лишком лет — свои. Чиновники, художники, писатели, гэбисты, партийные функционеры, подпольные воротилы — все сжились, переплелись друг с другом так, что не поймешь, где друг, а где враг. Возьмешь топор, решишь — отрублю от себя гада, тяпнешь, и оказывается, сам себе два пальца отрубил.

— Курдюмов — вор, а те, кто ему помогали и помогают, — грязные убийцы. Здесь, Гена, топором по своим пальцам не попадешь.

Пантелеев не успел ответить: в полутемной гостиной неожиданно и бесшумно, как граф Монтекристо, объявился Михаил Прутников.

— Без меня выпиваете? — вопросом обличил Михаил.

— Алик за рулем, мне неохота… Мы сегодня не пьем, Миша.

— А я пью! — решил Михаил и направился к бару. Вернулся с нужной бутылкой и тремя, на всякий случай, рюмками, поставил их на журнальный столик, столик приспособил поближе к камину, к камину же подтянул третье кресло для себя, из шести поленьев сложил в камине новый колодец, кинул в него подожженную бересту и сел, слава Богу, в свое кресло, ожидая, когда из искры возгорится пламя: — Есть такой романс: «Ты сидишь у камина и смотришь с тоской, как печально огонь догорает». Он не для меня, мальчики. Так будете вы пить или нет?

— Нет, — решил Пантелеев.

— На нет и суда нет. — Прутников налил себе полную рюмку и, разглядывая ее на разгоревшийся каминный свет, спросил у Спиридонова: — Для начала разоблачать меня будете или мне самому разоблачиться?

— У нас самообслуживание, — сказал Пантелеев.

— Ну, раз так… — Прутников махом выпил, втянул в себя воздух, поставил рюмку на столик и приступил к сеансу саморазоблачения: — Без экивоков сообщаю вам, мсье Спиридонов, что я — приспособленец и соглашатель. Но, как истинный приспособленец и талантливый соглашатель, я очень чувствую особенность той или иной ситуации. Тогда, придя на свиданку с вами, я сразу просек, что Гена крутит, не хочет говорить все, и вмиг пустил разговор на сугубую технологию, процесс без личностей. Я ощущал Генино состояние, да и сам находился в таком же: какие-никакие, а все-таки свои и предавать их негоже, некрасиво как-то…

— Мишка, я об этом Альке уже говорил, — перебил его Пантелеев.

— Тогда о чем, собственно, говорить?

— Вспомните тот случай, когда Курдюмов навестил вас с дамочкой и приятелем. Вы с Геной их в резиденции какой-то принимали.

— Как же, отлично помню! — порадовался на свою хорошую память Михаил Прутников. — Но в каком аспекте этот эпизод вспоминать?

— Аспект один, Миша. Все про приятеля, — с ленинской простотой изложил суть дела Алик.