День отдыха на фронте

Машины АПК встречал сам командир батальона, капитан с небольшой, под Ильича, седеющей бородкой и внимательным взглядом сердечно пожал руку командиру отряда, лейтенанту Крылову, в прошлом доценту одного из ленинградских институтов, которого подчиненные звали исключительно по имени-отчеству Никанором Петровичем, и это звучало очень внушительно, хотя сам Никанор Петрович был скромным вежливым человеком невысокого роста, похожий, как и Вольт, на городского воробья, только годами вдвое старше.

Служили в АПК солдаты, имевшие, как правило, увечья: у одного глаза нет, у другого осколок на руке отрубил два пальца, у третьего темя затянуто прочной искусственной пленкой, под которой пульсирует живой мозг, у четвертого одна нога короче другой… В общем, это были бойцы второго, а может быть, даже и третьего фронтового эшелона.

Командиром над водителями отряда АПК, в который попал Вольт, был сержант Петриченко, хотя на эту должность его никто не назначал — он назначил себя сам, поскольку был человеком настырным, любил покрикивать, и если бы не оттяпанные во время бомбежки пальцы на левой руке, он явно бы стал претендовать на должность командира автороты и требовать себе на погоны офицерскую звездочку, такой это был человек.

Комплекцию он имел отрицательную, — собственно, как и все в подразделении АПК, тощий был, основательно прожаренный вместе с блохами и гнидами, усохший до жил, да и сам был похож на большую ходячую жилу.

Пререканий не терпел и вел себя, как штабной майор, очутившийся в окопах, хотя двух других водителей, которые работали на полуторках, старался защищать, гавкал на какого-нибудь другого сержанта, иногда даже пробовал взмахивать длинными сухими руками, поучая младшего если не по званию, то по возрасту, но такие представления долгими не были, на них легко опускал занавес какой-нибудь младший лейтенант, и Петриченко покорно затихал.

Два других шофера в их отряде были обыкновенными деревенскими ребятами с Брянщины, еще до войны по комсомольской путевке закончившими шоферские курсы, а в сорок втором угодившие в один автомобильный батальон, попавший в окружение.

Вот в окружении они и хватили лиха, даже побратались на фоне всех бед, свалившихся на их долю, держались друг друга, на воронье ворчание Петриченко внимания не обращали, а однажды, когда тот очень уж раздухарился, сунули ему под нос два кулака, и тот мигом застегнул свой рот на пуговицы. На все сразу.

Фамилия одного брянского парубка была не самой оригинальной для тамошних лесных сел — Сидоров, фамилия второго — еще менее оригинальной: Иванов. Схожи они были, как родные братья, рост — сантиметр в сантиметр, ни на вершок не отличались один от другого, носы конопатые, глаза синие, как июльское небо к вечеру, плечи словно у двухметровых богатырей, очень широкие, будто ватой набитые…

Помывки обычно устраивали в ближнем тылу находящихся в обороне частей, если поблизости оказывалось какое-нибудь озерцо либо река — радовались очень. У саперов такое озерцо было — широкое, с низкими каменными берегами, производившими угрюмое впечатление, особенно в зимнюю пору.

Лейтенант Никанор Петрович, увидев закованный в лед водоем, чуть не заплясал от ликования, для подрыва прозрачной брони, заковавшей водоем в свои железные объятья, выделил пару брикетов взрывчатки — чтобы и шланги можно было опустить в озеро, и подать воду наверх, в палатки, и купальню для солдат организовать.

Красивая штука, между прочим, когда измельченный взрывом лед сияющим хрустальным фонтаном взметывается вверх, — сказочное облако это светится даже в пасмурный день, даже вечером, в душе появляется что-то возвышенное, поднимается настроение. Вольт как увидел это, так и присел от невольного восторга, — только усталые солдаты вернули его из горних высей на бренную землю.

Вернули, между прочим, очень быстро, — вместе с последними крошками льда, опустившимися из-под облаков в воду и на твердые ледяные оковы, не тронутые взрывчаткой.

К ногам Вольта, сидевшего на корточках, шлепнулись две серебряные рыбешки — небольшие плотвички: озеро было рыбным, Вольт от восторга, еще пуще охватившего его, даже языком защелкал, — вместе с помывкой можно и свежую уху сгородить — хар-рошее это дело!

Бойцы, находившиеся в первой палатке и все сбросившие с себя, в том числе и медали вместе с гимнастерками, чувствовали себя неловко, жались, прикрывались шайками, украшенными яркими масляными цифрами — все шайки были пронумерованы, — оглядывались робко, ожидая команды, когда можно будет войти в центральную палатку, главную и самую желанную во всем комплексе, — банную. А в банной хозяйничал ефрейтор дядя Митяй Тесля, знаток веников и парилок, топил палатку, нагонял в нее температуру.

Собственно, дядя Митяй топил не палатку, а печь, стоявшую на шасси, саму машину, а машина уж нагоняла жар в банное отделение, и процесс этот был непростой.