День отдыха на фронте

Долго крутились, со всех сторон пытались подлезть под корову — ничего из этого не получалось. Только зубы себе попортили. Выход был один, самый сложный из всех — разбирать прожарочный шкаф… А это матата такая, что только от одной мысли о ней начинала болеть не только голова, но и все остальное тоже: ноги, руки, желудок, печень и так далее.

Провозились до середины ночи, Звездочку в конце концов вызволили, отдали плачущей хозяйке и — одурелые, какие-то чумные от усталости — легли спать. Утром нужно было подниматься почти затемно, при первых рассветных лучах, чтобы успеть с починкой разоренного шкафа, уложиться в положенное время, иначе будет серьезное разбирательство и вместе с ним крупные неприятности, вплоть до штрафбата.

Бедная корова намаялась больше людей, всхлипывала жалобно, мычала, крутила тощим, плохо гнущимся хвостом, отгоняла от себя тех, кто пытался причинить ей боль, но без боли освободить ее было невозможно… Хорошо, хоть целая осталась, ноги не сложила пополам в неположенном месте, где-нибудь ниже коленей…

Машина пострадала больше — лишь колеса да рама с мотором остались от сложного агрегата, все остальное кучей холодного, лишенного жизни железа лежало на земле, теперь имущество это, похожее на обычный хлам, требовалось, как детский игрушечный конструктор-"самосборник", собрать и оживить.

В общем, услужили улыбчивой бабушке, поддержали старушенцию, выполнили ее "боевое задание", а сами… понятно было, где они находились сейчас сами.

Ночью Вольту снилась корова — вначале одна, потом много коров, целое стадо, все они были словно бы из чистой меди отлиты, общую масть имели — рыжезолотистую, теплую, около которой можно греться. Между коровами перемещалась старушка, похожая на пастуха женского пола, с кнутом в поднятой руке, появлялась то слева, то справа, то исчезала, словно бы ныряла в глубину стада, то возникала вновь… В общем, забавная была бабушка, будь она неладна, дай бог ей здоровья!

Поздно, в глухой ночной час в деревню приехал конструктор машин АПК капитан Участкин, усталый, с серым лицом и красными слезящимися глазами, высокий, как сосна в корабельном бору на берегу Маркизовой лужи, — так коренная ленинградская публика прозывала Финский залив, — очень сильно не в духе. А с чего бы капитану быть в духе, когда он не спит уже третью ночь подряд.

— Доложите, что случилось? — простуженным, словно бы тележным скрипом наполненным голосом потребовал Участкин.

— Да под артобстрел попали, осколком снаряда змеевики порубило, — открыто и честно глядя в лицо начальству, соврал лейтенант Крылов.

Поверил ему Участкин или не поверил — неведомо, но капитан был надежным человеком, своих не сдавал, солдаты любили его, — лишь покачал головой и промолвил:

— Ладно. Это дело мы должны поправить.

Командиру полка, в чьем расположении ночевал отряд АПК, сказали то же самое — про обстрел, который накрыл их в дороге, в результате осколки попортили передвижную баню, порубили аппаратуру, поэтому нужно кое-какое время, чтобы привести имущество в порядок.

Полковой командир был человеком понимающим, согласился с доводами, поприкидывал кое-что про себя и поинтересовался:

— Сколько времени требуется на починку? — в голосе его возникли сухие нотки.

Лейтенант Крылов вытянулся перед ним, как перед генералом на параде:

— Думаю, часа три-четыре.

Капитан Участкин, облачившись в рабочий комбинезон без знаков отличия, в шапке-ушанке, при брезентовых рукавицах, уже более трех часов занимался восстановлением машины, очищающей солдатскую одежду от вшей. Помогал ему весь состав отряда — и сержант Петриченко, и брянские парубки, и дядя Митяй Тесля, и Вольт, — словом, всем списком, Крылов же прикрывал подчиненных от высшего гнева: комполка мог легко распотрошить их отряд, порубить на мелкие детальки: винтики в одну сторону, шпунтики в другую, поскольку имел среди наград главный орден страны — имени Ленина.

Главнее, выше было только звание Героя Советского Союза, где к платиновому ордену Ленина добавлялась еще "Золотая звезда", прикрепленная к красной колодке; судя по боевым успехам полка, звание это было у командира впереди.

Работали на улице, на колючем весеннем морозе, сдабриваемом порывами ветра, остывшие руки не чувствовали ничего, лица тоже были словно бы обтянуты пергаментной бумагой, не ощущали ни острых уколов ветра, ни морозного обваривания, ни боли — почти ничего, словом.

Чтобы собрать шкаф, понадобились серьезные инструменты, вплоть до газового резака с баллоном, так что улыбчивую старушку с ее коровой вспомнили не раз и не два, правда, поругали ее лишь за то, что слишком некстати она подвернулась, поскольку понимали: а кто, кроме них, смог бы ей помочь?

Никто.