«Вот и все, не убьют… Неужели меня не убьют? Мать увижу, и Славик — „Папка! Папка!“ — прилипнет, и Светка так посмотрит в глаза, словно дважды ее обманул: первый раз не приехал, а второй раз вернулся, когда ждать перестала, десять раз уже похоронила… — Мизгирев будто спал и бежал в детском сне от погони. — Неужели все будет — буду жить, жить, жить, жить?.. — И казалось, земля поворачивается у него под ногами и его разворачивает, и бежит он уже не вперед, а назад, к черным ветлам, где Лютов, где его ждут Шалимовы, все, и что так и должно быть. — Неужели все будет? Я ли это бегу или кто-то другой?..»
Все нервы, все жилы его всё туже наматывались на колки с каждым шагом, и казалось, не лопнуть уже не могли… зазвенели, затенькали, как провода над железной дорогой, вперерез протянулась над черной водой и как будто прошла сквозь него раскаленная проволока, засверкали, резуче визжа, розоватые длинные метки, и он понял, что это убивают его, и не смог, не успел ни обидеться, ни ужаснуться…
Продолжая бежать за широкой, но какой-то неплотской уже, распадавшейся как бы на пиксели камуфляжной спиною Криницкого, он почувствовал каждый свой палец на руках и ногах, каждый волос на коже — и колючее красное пламя скакнуло прямо из расколовшейся черной земли, из подошвы крутого лесистого берега — и наконец остановился от горячего, тяжелого и твердого удара в грудь и голову. Удар оказался совсем не таким, каким представлялся Вадиму последний удар, не таким уж и страшным по силе как будто, но почему-то сразу вырвал из его тела все и его самого — из всего, что он видел и чувствовал.
Лютов видел, как с левого берега вперерез уходящим хлестнули колючие трассеры, видел огненный всполох чуть правей от переднего в убегающей группе — и в несчитаный раз рухнул наземь, хоронясь за большим комлем дерева. «Да давай! Жарь уже!» — за-зудело в томительно долгом ожидании тело, и вот наконец-то ударило в берег над ними, стегнуло по телу волною разрыва и начало рвать землю выстрелами АГС, осыпая фонтанными всплесками глины, корневищами трав и древесной трухой. И, почуяв, что все — все смертельно резучее — в дерево, наконец-то он вскинулся и задолбил по сверкающим иглам стрельбы.
Бойцы его ударили по вспышкам без команды, снизу вверх подметали склон берега очередями, и над рекою стало бешено светло.
— Отдельная сосна, два пальца влево! — крикнул Лютов, обжигаясь виной перед взорванным и, наверное, мертвым уже Мизгиревым. — Кроха, готов?! По команде — за мной! Прикройте нас! ВОГами! ВОГами! — Упер рукоятку в плечо и жахнул из подствольника — больше для наведения шока и трепета. — Пошли, пошли, пошли! — И, пересиливая собственное тело, плотность воздуха, как водолаз в своем костюме пересиливает придонное давление воды, рванул из-за ветел на чистое…
Упал по слепому наитию, пополз, извиваясь всем телом и слыша, как чмокают воду визгучие пули, впиваются в мягкую землю и тюкают по склону над его ободранным хребтом. Впереди, где-то метрах в пяти от него, кто-то крикнул, как кричат, выдираясь из-под придавившей плиты или не в силах вытянуть сорвавшееся, уходящее в воду тяжелое. Огонь поредел, мигом выдохся, и Лютов полз с упрямой точностью магнитного компаса, чья стрелка указывала на Мизгирева, упавшего удобно — навзничь и головой к возможному спасателю. Дотянулся, нащупал и, разворачиваясь на брюхе к ветлам, опираясь локтями о жесткий живот Мизгирева, тут же вспомнил, что сам перед выходом навьючил на того бронежилет. По рукам и ногам инженера плескалась дрожь боли, он дрожал, как обваренный, был еще жив, и земля раскалилась под Лютовым, заставляя задвигаться с быстротою предельной. Еще не торжество, не радость, но надежда распустилась в нем тяговой силой, и, рыча и покрикивая на Вадима, словно тот был обязан ему помогать, рывками поволок его к деревьям.
Было б очень смешно, если б редкая очередь кусанула, догрызла подранка и гудящие в Лютове тяги, приводные ремни разом лопнули, но еще через миг Виктор понял, что группа отработала и с берега ушла. Толкнувшись на колени, он увидел, как двое полулежа тянут волоком кого-то очень длинного и плотного, и осознал, что это Кроха с украинцем волокут неизвестно какого Криницкого. Протиснул руки под хребет и под дрожащие колени Мизгирева, с проклинающим стоном и оханьем взбагрил и понес, как невесту… поравнялся с границей деревьев и сломался в ногах, потянулся всем телом за тяжестью и упал Мизгиреву лицом на живот.