Держаться за землю

— Кончай дурку гнать. Мои генералы твоим атаманам давно уже толкают списанную технику вовсю. За гроши, по бартеру за уголек. Потому и начштаба мои слюни пускает, вся и разница только, что ему, кроме верности родине, предложить тебе нечего. Звоните в Луганск, звоните в Москву. В министерство финансов своей непризнанной республики… Ты в принципе ответь мне, в принципе. Сегодня проход этот есть, завтра мне его прикажут заминировать. Решайте, совет. А иначе наши руки никогда не высохнут от крови.

— Только ваши — от крови детей.

— А что ты хочешь от меня?! — откуда-то из самого нутра заныл Криницкий. — Судить меня хочешь? Ну осудил, а дальше что? Опять пошли обстрелы? До победного? Я свою половину пути, чтобы это закончить, прошел — теперь вы должны, вы! Что я могу еще?

— Ну либо крест сними, либо трусы надень, я так считаю.

— А ты, значит, будешь вот этих детишек перед собою выставлять и кричать на весь мир: «Мы святые»?!

— Скажи еще, мы их в заложники взяли. Отцы — своих детей, мужики — своих баб… То, что ты предлагаешь, это гибрид. А гибриды — вещь опасная.

— А что я должен, что?! Бригаду повернуть на Киев? Тогда бы я был для тебя человек?

— Тогда бы да, тогда б мы были братьями, — ответил Лютов, не шутя.

— Как ты это себе представляешь? Да у меня две трети личного состава — западенцы. Настрой соответствующий! И все — сопляки срочной службы, контрактники — название одно, и у каждого мать: как там ее сыночек? ну, живой?! И все они на мне! — Схватился за горло, натертое веревкой. — Отдать их тебе под покос? Другому генералу-мудаку, который их на фарш за сутки провернет? Или речь перед ними — что воюем тут сами с собой? Самому застрелиться — чистым стать наконец? Да я б давно уже, сто раз, если бы это что-то изменило. Но, блин, на мне не забуксует! Не будет меня — кто придет? Ну вот и получается гибрид. Такой гибрид, что, может, и не выйдет ничего. Я вот сейчас к тебе пришел — не знал, дойду ли. И не знаю, вернусь ли. В своей же бригаде, как Штирлиц. Блин, адъютант его превосходительства!.. Все, хватит на этом, местечко для суда неподходящее. Что вы ответите? Когда?

— Ну а твой какой срок? — бросил Лютов, все это время продолжавший слышать движение своих шахтеров под землей и даже будто обливаться потом вместе с ними.

— Трое суток. — Упорные глаза Криницкого смотрели так же безнадежно. — Понимание дайте хотя бы, что да. Исходить тогда буду из этого.

— А если нет?

«Жалко, жалко работы, — со скоростью крови текло в голове. — Ведь совсем же немного остались. Пирамиду Хеопса под землей на карачках построили, а тут я: „На хрен все! Этот бог никого не спасет“. Да и на что меняем-то, на что? На честное слово? Слово, может, честное, но рычаг ему не по руке…»

— Тогда до Горсовета буду просеку рубить. Ты, наверное, понял: я бы вас только так раздавил, с трех сторон, когда б не приказ железку на юге не трогать.

— Ну хорошо, давай через три дня, — сказал Лютов так, словно речь о совместной рыбалке.

Он понял только то, что ему ничего тут решить невозможно и не надо насиловать мозг, что слепое, всесильное, больше всех человеческих воль, вместе взятых, течение жизни само все решит, развернет их на север или все же утянет под землю, если племя горбатых успеет прорыться на поверхность земли. Слово было уже не за ним, а за этой шахтерской землей, за пока что молчащей материнской породой, что должна или выпустить их на свободу, или, наоборот, раздавить.

— Ну все тогда, расход, — сказал Криницкий, как будто еще больше согнувшийся под тяжестью давно уже взятого на душу груза. — С деньгами вот только вопрос…

— Тут со мной человек, — вспомнил Лютов о еще ничего не решившем, разрывающемся Мизгиреве. — С собой его возьми — он за все заплатит. Заодно и предъявишь его в объяснение, куда и зачем ты сегодня ходил. — И, отвечая на вопрос в глазах Криницкого: — Ваш, ваш. Чинуша пропал у вас, помнишь?

Криницкий кивнул, и вернулись назад, под деревья, ко всем.

— Мизгирев, деньги есть? — бросил Лютов Вадиму. И дослал до отказа в глаза: — Пойдешь сейчас с ними. Переведешь им, сколько скажут. За то, чтобы все мы отсюда ушли. По Кумачову чтобы больше не стреляли. Давай, Мизгирев, спасайся и нас выручай — так нормально?

— Я… да… я не знаю, — безголосо шепнул Мизгирев, трясясь, как собака, которая рвется в тепло.

— Чего ты не знаешь? Тебе говорят: помоги нам. Бабла стало жалко? Иди! Спокоен будь, живи, — глазами выдавливал Лютов его на свободу, и Мизгирев попятился, не отводя от Виктора кричащих, еще о чем-то спрашивающих глаз.

Поворачиваясь, потянул за собою последнюю эластичную ниточку, что могла, натянувшись, отбросить назад. И не кинуло к Лютову — лопнула. Подтолкнули его, и, покорно угнувшись, побежал к камышам вслед за пришлыми.