Держава том 4

– Я тут самый невзрачный, – указал на мундир Павловского полка без шитья на воротнике Аким. – Зато тебе повезло. Как раз к бракосочетанию государь вернул гусарскую форму, – оглядел синий доломан брата, расшитый по груди пятью рядами золотых шнуров, и заправленные в короткие сапоги красно-коричневые чакчиры.1

– Вместо погон, как в старые времена, золотые витые шнуры с прикреплёнными гомбочками…

– С чем?

– Гомбочками. На которых определяющие чин звёздочки крепятся, – словно ребёнок радовался новой форме Глеб. – А ещё все офицеры полка вместо уставной драгунской шашки, кавалерийские сабли заказали. Не в деревянных, а металлических ножнах. Покажу потом, – усадив родных, поспешил к своему месту, на ходу крикнув брату: – Подойди с невестой поздоровайся.

«Сияет как луч прожектора, – невесело подумал Аким. – Или как отблеск света на лезвии кавалерийской шашки», – выискивал метафоры, и невнимательно выслушав отцовский тост, пригубил бокал с шампанским.

За столами что-то весёлое кричали гусарские офицеры, совершенно не обращая внимания на отставного генерала и пехотного гвардейца в орденах.

Случайно Аким встретился взглядом с Натали. Глаза её были печальны, что совершенно не вязалось со свадебным весельем.

Глеб с бокалом шампанского ходил между столов и чокался с товарищами, со смехом выслушивая их пожелания.

Натали сидела среди заставленного цветами стола и глядела на Акима.

Видимо от выпитого вина, на минуту ему пригрезилось, что видит её в рубановском саду среди кустов белых роз. Она в белоснежном платье и с книгой стихов на коленях, гладит белую кошку… Кипельно белый батист соскользнул с плеча, открыв нежное тепло тела. Сердце его просто разрывалось от любви к этой хрупкой черноволосой девушке, которая сегодня станет принадлежать его брату. Он будет обнимать эти нежные плечи и целовать жёлтые глаза… Никогда ещё Акиму не было так тоскливо и плохо, как в этот шумный весёлый весенний вечер.

            *      *      *

После свадьбы, в Питере, на пасхальный день 13 апреля, Акима с Ольгой навестила компания старинных друзей-приятелей, которую привёл к ним в дом поручик 145-го пехотного Охтинского полка Виктор Дубасов.

Перво-наперво расцеловав Ольгу, пошёл сюсюкаться с крестником.

Когда все разместились за столом, во главе которого восседал Максим Акимович, Дубасов, выпив и закусив, изрёк:

– Дамы и господа, – оглядел присутствующих, сделав замечание Дроздовскому: – А ты Михаил Гордеевич, зря улыбаешься. У меня очень серьёзное сообщение, о котором скоро пропечатают в газетах.

– Опять Буфф развалил? – выдвинул версию Аким.

– В сущности, угадали. Только на этот раз вдребезги разнёс провинциальный театр, – хихикнула белокурая Полина. – Мне с трудом удалось оторвать поручика от трагика.

– Да-а! – задумался на секунду Дубасов, подбирая приличный эпитет к слову «лицо». В уме, как нарочно, вертелись лишь выражения: рожа, харя и морда. – О-о! Физиономия этого актёришки стала весьма комичной после встряски.

– За что фигляра обидели? – не слишком сердито поинтересовался Рубанов-старший.

– Этот скоморох осмелился высмеивать со сцены отца Иоанна Кронштадского.

– Мы с Виктором случайно попали на пьесу «Чёрные вороны», что представил публике бывший епархиальный миссионер, господин Протопопов, – добавила Полина, успокаивающе проведя тыльной стороной ладони по рукаву кителя поручика. – Материалом для неё послужили клеветнические статьи, что печатают в газетах толстовцы. По этим статьям псевдодраматург и слепил свой пасквиль.

– Просто поражён вашим деянием, господин поручик, – хохотнул Рубанов-младший и сделал паузу, ожидая, пока Аполлон разольёт по бокалам вино. – Никогда не замечал в вас религиозной одержимости. Ну ладно для куража пианино сломать…

– О, бесценный друг мой, – поразил приятеля вступлением Дубасов. – Сам знаешь, на войне самые безверные верить в Бога начинают… Однажды, думая, что живым из передряги не выйду, вспомнил почему-то отца Иоанна и мысленно попросил помолиться за меня… И остался жив… А возвращаясь из Маньчжурской армии домой, увидел по всей линии железной дороги, на столбах, заборах и стенах порочащие старца рисунки и листы со скабрезными стихами.