Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Зато он выказал себя знатоком моды и щегольской культуры. В его письмах из Лондона одному из самых приближенных лиц Елизаветы, графу Михаилу Воронцову (1714–1767), постоянно фигурирует слово вкус в качестве кальки с французского

gout: «Немало я благодарствую за вашего превосходительства полагательства на мой вкус

в пересылке опушки на женский шлафрок»; «Приключенное умедление в оной покупке есть от жестокой болезни моего портного, который своим добрым вкусом учинился славным». И еще: «Ныне носят почти только шитые платья, которые все ушиты блестками… Я б за немалое себе принял удовольствие, ежели б трафил ея [Анны Воронцовой, жены графа]

вкусу». Анна Воронцова, по свидетельству историка, была «большая мотовка, модница и щеголиха» и «водила знакомство с целым магазейном посланниц». Угодить ей было чрезвычайно трудно – всякому, но только не Нарышкину. Он был большим снобом и считал себя докой по части моды: в письме Воронцову из Гамбурга от 21 октября 1743 года он саркастически заметил, что объяснять в России парижские моды – все равно что слепым толковать о цветах.

Именно в Гамбурге, где Нарышкин остановился на пути из Лондона в Россию, состоялась судьбоносная для него встреча с юной Софией-Августой-Фредерикой Ангальт-Цербтской, будущей императрицей Екатериной Великой (в октябре – ноябре 1743 года она жила там у своей бабушки, вдовы принца епископа Любского). Впоследствии Екатерина II напишет, что Нарышкина она «хорошо знала по Гамбургу», из чего можно заключить, что их знакомство было близким.

А вскоре Семен Кириллович был назначен Елизаветой гофмаршалом и уже в этом качестве начальствовал над поездом, присланным за Софией-Августой-Фредерикой, теперь уже невестой великого князя, и ее матерью. Торжественная встреча состоялась в Риге 26 января 1744 года. Екатерина II вспоминала потом, что гофмаршал помог им сделать первые шаги на русской земле: передал им «от императрицы Елизаветы собольи шубы и палантины» и объяснил, что бояр в России уже давно нет. Но более всего поразили их воображение русские сани, так что княгиня Иоганна-Елизавета Ангальт-Цербтская «считала обязанностью» дать им самое подробное описание[3]. А будущая императрица сокрушалась, что она «очень неумело влезала в эти сани, в которых надо лежать». При этом одна сцена весьма ее позабавила: щеголеватый Нарышкин, чтобы научить ее, как надлежит садиться в сани, вдруг повелел: «Надо закинуть ногу (enjamber), закидывайте же!» Услышать такое от политичного кавалера было как-то не комильфо. «Это слово, которого никогда не приходилось слышать раньше, так смешило меня дорогой, что я не могла его вспомнить без хохота». Нарышкин сопровождал принцесс в поездке до Петербурга, а затем до Москвы, куда переехал двор.

Как отмечает историк Александр Строев, в начале 1740-х годов Нарышкин стал «одной из ключевых фигур российской политики». Помимо Михаила Воронцова, ему покровительствовали очень влиятельные при дворе граф Иоганн Герман Лесток (1692–1767) и французский посланник Жак-Иоахим Тротти маркиз де ла Шетарди (1705–1759). Причем Лесток, которого Нарышкин называл в письмах «древний благодетель и приятель», «почтеннейший приятель, а мой особливый патрон», прочил его на место канцлера Алексея Бестужева. В Версале к сему отнеслись благосклонно, рассчитывая, что галломан Нарышкин будет проводить профранцузскую политику в России.