Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Венчание Нарышкиных состоялось 2 февраля 1746 года, а затем неделю кряду пела и плясала свадьба, гремели шумные торжества. Сперва на дому у жениха, где слух гостей услаждали итальянские музыканты-виртуозы; затем в богатых палатах Александра Бутурлина в присутствии самой государыни, далее – у обер-маршала Дмитрия Шепелева «волной маскарадной бал, на котором болше трехсот персон было. И сказывают, что тут лутче забавлялись, нежели на ассамблеях великих персон». Между прочим, гостям демонстрировалась «брачная кровать, весьма новым и чрезвычайным способом выдумана», и один восхищенный наблюдатель возгласил: «И не видав, того описать не можно!» Казалось, на этой щегольской свадьбе – все внешнее, показное, поверхностное. Но нет: осведомленный обер-гофмейстер Христиан Вильгельм Миних говорит о явной сердечной склонности брачующихся друг к другу: «Семен Кириллович и Мария Павловна гораздо между собою симпатиею сходны… может быть, от изобилия любви

».

Мария Павловна была во многом под стать супругу, и, казалось, даже стремилась превзойти его в галантности и щегольстве. Имя ее было тогда на слуху. Характерно, что известный итальянский авантюрист и сердцеед Джакомо Казанова, посетивший Россию, характеризовал Семена Нарышкина как «мужа известной всем Марии Павловны». Не удивительно, что щеголеватая Мария Нарышкина не единожды вызывала злобу у стареющей Елизаветы. Так, монархиня зорко следила за тем, чтобы иностранные купцы все свои модные новинки доставляли в первую очередь ей, и грозилась сурово наказать щеголих, перебежавших ей дорогу и ранее нее завладевших модными галантереями. В одном из писем 1751 года императрица гневается на таких предерзких ослушниц. Кто они, Елизавета наверняка не знает, но первой из подозреваемых называет «Семена Кирилловича жену». Вообще, как писала потом Екатерина II, «моя дорогая тетушка была очень подвержена такой мелкой зависти… в отношении ко всем другим дамам, главным образом преследованию подвергались те, которые были моложе, чем она». Похоже, монархиня, считавшая себя «на свете всех милее, всех румяней и белее», не могла простить юной фрейлине ее шарма и элегантности. «Однажды при всем Дворе она подозвала к себе Нарышкину… которая благодаря своей красоте, прекрасному сложению и величественному виду, какой у нее был, и исключительной изысканности, какую она вносила в свой наряд, стала предметом ненависти императрицы, и в присутствии всех срезала ножницами у нее на голове прелестное украшение из лент, которое она надела в тот день».

Однако изобретательной Марии Павловне часто удавалось провести свою венценосную преследовательницу, о чем поведал граф Федор Головкин. Придворное платье подчеркивало достоинства изумительной фигуры Нарышкиной, потому императрица строго повелела снять каркас юбки, что сделало туалет и весь облик красавицы убогим и нелепым. Но наша хитроумная щеголиха не сдалась – заказала в Англии костюм, в юбку которого вставили каркас на пружинах, они складывали и поднимали его по необходимости. «Она приезжала ко Двору точно как божество, затмевая всех своей талией, нарядом и видом. В то же мгновение, когда появлялась императрица, пружины падали, и платье и талия теряли свою прелесть; но как только императрица удалялась, пружины снова оказывали свое действие».

И в тридцать пять лет Мария поражала всех своей грацией и пластичностью – танцевала в аллегорическом балете Франца Антона Христофа Гильфердинга, исполненном на Масленую неделю 1763 года в Москве, при дворе, на сцене большого зала. Ее, как и других дам и кавалеров из дворян, в течение двух месяцев обучали искусству балета, в чем она весьма преуспела и блистательно исполнила роль первой пастушки Аркадии на празднестве возвращения весны. Современник Якоб Штелин отметил, что Мария Павловна «своим выдающимся искусством танца вызывала несколько раз всеобщие аплодисменты».

Сохранилось одно ее письмо (к кузену, вице-канцлеру Степану Колычеву от 13 июля 1788 года), где перед нами предстает искушенная светская львица с живым умом, тонким юмором и обаятельным лукавством. Она и кокетничает: «Приметно мне то, что вы меня не столь помните, как я вас». И язвит других дам, поминая и «жеманку графиню Софью Степановну, которая, живучи теперь в Париже, только что жеманится и улыбается, [и] другую кривобокую Наталью Кирилловну». Между прочим, Мария Павловна очень любила устраивать людские судьбы. Имея своих двоих детей, она взяла на воспитание сироту, дочь коллежского советника Ивана Молчанова, Екатерину и в 1764 году определила ее в Воспитательное общество благородных девиц. Молчанова получила от своей воспитательницы «приличное приданое, смотря притом на качество ей принадлежащего жениха». Нарышкина и достойного супруга ей подыскала – генерал-майора Сергея Олсуфьева.