Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

А вот семейная жизнь самих Нарышкиных со временем превратилась в характерный для светского общества «модный брак», что и зафиксировал заезжий Казанова. Он упоминает о некой француженке мадам Проте, жившей у Нарышкина, его «душеньке». При этом отдает дань удачности выбора Семена Кирилловича, ибо эта его сердечная избранница «была первой красавицей Петербурга. В расцвете лет она соединяла в себе изысканную галантность с тонким вкусом. Ни одна женщина не могла сравниться с ней в умении одеваться, общительность ее привораживала; стоило назвать ее имя, как все в Петербурге завидовали счастью». Как же смотрела на шашни мужа его благоверная супруга? Оказывается, эта Проте была «наперсницей» Марии Павловны, поскольку она уже «мужа не любила и была в восторге, что француженка избавляет ее от исполнения супружеского долга, если б того вдруг обуял подобный каприз». А сама Мария, как это подобало «модной жене», находила утешение в объятьях… графа Кирилла Разумовского[4]

(опять это их соперничество в щегольстве!), о чем все только и судачили при дворе.

Щеголь из щеголей, Нарышкин был славен все же не только этим, но и неутомимой попечительской деятельностью. Он был назначен обер-гофмаршалом, присутствующим в Придворной конторе (с 1744 ею руководил Дмитрий Шепелев), и именно под его управлением до 1757 года находились все актеры, музыканты и певчие в России, как иностранные, так и отечественные. Он покровительствовал российским музам – Талии, Мельпомене, Терпсихоре, поощряя театральные труппы, причем не только в столицах, но и в провинции. Более того, он стоял у истоков первого Русского драматического театра и состоял в оживленной переписке с его директором Александром Сумароковым и со всеми видными словесниками той поры, поскольку ведал публикацией либретто опер и литературных произведений: среди материалов Архива дирекции Императорских театров сохранились документы за его подписью, связанные с их печатаньем. Значение Нарышкина в становлении отечественного театра трудно пере-оценить.

Но вот что важно: он привечал таланты и споспешествовал просвещению не только по служебной обязанности, но и по зову сердца. Тонкий меломан, Семен Кириллович со свойственным ему изысканным вкусом приметил чеха-валторниста Иоганна Антона Мареша (1719–1794) и угадал в нем замечательное дарование. Он пригласил его к себе, в имение на Черной речке. Их творческое содружество сделало возможным появление знаменитой роговой музыки, патент на изобретение которой заслужил и Нарышкин. «Эта музыка, неизвестная нигде, кроме России, – писал Иоганн Христиан Гинрихс, – настолько единственна в своем роде, ее происхождение настолько странно, ее совершенство настолько изумительно, наконец, ее действие настолько любопытно для знатоков и дилетантов».

А все началось с того, что Нарышкин обратил внимание Мареша на грубую, немелодичную музыку егерей, на их безобразные, старого образца медные рога. Размер их, а следовательно, высота звука зависели исключительно от случая, потому хор таких рогов, хотя и выгонял из лесу зверей, производил ужасное музыкальное впечатление. Тогда Нарышкину пришло в голову: включить рога в состав оркестра. Задача была тем труднее, что профессионалов-музыкантов у него не было. И вот – эврика! – ни слуха, ни знания нот не требуется: Мареш вооружает неграмотных крепостных охотничьими рогами разной длины. Требуется только точно отсчитывать паузы и вовремя дунуть в рог! Конечно, точности поначалу было добиться трудно. Ведь чтобы сыграть простую гамму, нужно было семи человекам по разу дунуть в свой рог, причем в определенном месте и в нужный момент. И Мареш, желая сделать сюрприз гофмаршалу, втайне от него неустанно муштрует своих новоиспеченных оркестрантов и разучивает с ними несколько музыкальных пьес.

И вот на одном из званых вечеров у Нарышкина маэстро предлагает гостям послушать «кунстштюки», исполненные на охотничьих рогах. Очевидец рассказывает: «Все поражены были чрезвычайным удивлением. Гофмаршал был тому столь обрадован, что, обнявши Мареша, не знал, как ему изъявить свое удовольствие. Признавался с радостью в равенстве Гармонии; ибо валторны были бы к тому весьма слабы, и музыка не могла бы быть столь громка, как ныне, в которой всю мелодию составляют охотничьи рога». Было это в 1751 году, и с этой даты ведет отсчет история роговой музыки в России. Вскоре был создан большой роговой оркестр. Он состоял из 36 исполнителей. Мареш изготовил для него 36 инструментов – от басов до дискантов, в общей сложности диапазоном в 3 октавы. Маленькие рога имели в длину всего 20 сантиметров, большие достигали трех метров, для них сделали специальные подставки. Роговая музыка стала звучать в имении Нарышкина каждый вечер. При этом музыкантов нередко кликали по названию ноты: «нарышкинский До», «нарышкинский Фа-диез» или «Си-бемоль».

Новая «затея» вскоре стала известна многим. В 1752 году восхищенный Михаил Ломоносов пишет стихотворение «На изобретение роговой музыки»: