Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

Скрытая\скрытый под самыми разнообразными личинами, она увидит, как покатятся с плеч головы жертв, применит бесконечные маскарадные ухищрения и девяносто девять имен Бога, чтобы предстать перед людьми, которых она желала прикончить, ибо, хоть она и знала, кому должна отомстить — то есть Анри де Саду, — она намеревалась распространить вендетту на всех, с кем имела старые счеты, не имеющие отношения к ее падению в глубины клоаки. Например, она клялась четвертовать тех, кто освистал ее после чтения стихов, которые она подписывала именем «Рроза Селяви», ибо Роза Келлер стремилась стать поэтессой и, повинуясь своему упорному желанию, два вечера в неделю декламировала перед столь же упрямыми людьми, но каждый раз сталкивалась со все более катастрофическим провалом, ибо с детства страдала паралексией (так сказать, «слепотой к словам», заставлявшей ее зачитывать вместо написанных слов другие, совершенно бессмысленные) и, сама того не замечая, превращала свои произведения в вавилонскую неразбериху, не дотягивающую даже до творения дадаиста, в маломощный, неудачный полиглотический полет фантазии, превращавший литературный вечер в комедию от риторики, карнавал от семантики, оргию от просодии, ведьмовский шабаш от фонетики. Провалы на вечерах разозлили Розу Келлер только теперь; прежде она быстро оправлялась от припадка ярости, утешалась другими видами творчества, которые воспламеняли в ней гордость и притупляли страдания непонятой поэтессы. Когда Роза Келлер делала «мостик», наряженная Ррозой Селяви, распевая какую-нибудь богемную песенку, аплодисменты публики вновь вселяли в нее желание жить, предвкушать следующий парад в изменчивом свете софитов, акцентирующем сияние ее макияжа с черными и золотыми блестками, делающем ее главным украшением театрика, единственного развлечения в том уже мертвом Париже, который из-за войны впал в ханжество, сделался гнездом посредственности и скуки.

Теперь, стоя у театра, новая Роза Келлер вспоминала недавнее счастливое прошлое, дни славы и триумфа. Она едва не попросила капельдинеров пропустить ее в артистические уборные: так хотелось в последний раз взглянуть на платья, на грим, оставленный у зеркала, на девушек, с которыми она танцевала канкан… Но ей стало ясно, что Розой Келлер она перестала быть на следующий день после падения в клоаку, а Рроза Селяви мертва, и это очень удобно; положение, в котором она оказалась, разбередило в ней злодейство, превратило ее в лютейшего зверя.

Взволнованная вихрем воспоминаний, Роза Келлер повернулась к театру спиной и отказалась от намерений воссоздать прошлое. Ничего не вернуть. Новое лицо дало ей новую жизнь, и неблагоразумно расхаживать по земле, оповещая о воскресении, которое не принесет ей никакой выгоды. Она постарается радоваться своему новому облику, смирится со своей природой падшего ангела. Вечером того же дня Роза Келлер начала мстить.

Она знала, что на островке в устье реки некий рыбак выстроил хижину на сваях. Рыбак жил отшельником, и его смерть никого бы не встревожила, тем более на этом берегу — в единственной точке острова, где в тени кокосовой пальмы труп мог бы пролежать несколько дней. Уединенная хижина, своеобразный остров посреди острова, была бы отличным логовом для того, кто задумал изощренные злодейства. Оставалось лишь ею завладеть — не самая сложная задача. Рыбаки отлично управляются с гарпунами и ножами, и драться с ними врукопашную — затея незавидная, скорее безумие, самоубийство для неопытного, начинающего убийцы, который опрометчиво нападет спереди. Как было сказано выше, силу одолевают хитростью. Итак, Роза Келлер решила воспользоваться старой тактикой троянского коня и, изобразив умирающую прямо у дверей хижины, привлекла внимание рыбака, который пал жертвой своей доброты: впустил к себе зверя, и… ценой всего лишь двух-трех ударов ножом в спину простака дом сменил владельца.

Теперь предстояло отыскать Анри де Сада, который либо покинул город, либо, подобно Розе Келлер, перерядился, сменил имя и, возможно, даже щеголяет с новехоньким лицом. Роза должна была справиться со сложнейшим этапом своего плана колоссального истребления, но история с рыбаком навела ее на мысль, что преступление должно войти в привычку, ведь жертвы не всегда столь наивно и самоуверенно торчат на каждом углу; некоторых изловить трудно; а некоторые даже — такие же палачи, как их убийца, извращенные, странные, непоседливые, неуловимые, как вода, скользкие, как масло, колючие, переменчивые; иногда они просыпаются жестокими и кровожадными, а иногда — кроткими, до омерзения податливыми, скользкими, как слюни на слюнявчике слюнтяя. Первым делом требовалось обзавестись кое-какими инструментами, которые облегчат работу, ибо смерть не всегда сводится к ловкости голых рук и ног: удушению, ударам по вискам и затылку, пинкам в печень. Ее разнообразят кинжалы и бритвы, пробойники и шприцы, умащенные ядом, а также веревки, осколки стекла, сабли и косы, пистолеты и аркебузы на тот случай, если не подвернется что-то получше, вроде пушки или дорожного катка.