Дети ада

— А ты в этом сомневаешься? — блеснул на него веселыми глазами приятель. — И еще одно — добровольный самообман. Ведь никто всерьез не верил ни в какой коммунизм, даже самые оголтелые проповедники идей марксизма-ленинизма. Делали вид, что верят. И потом была запущена такая могучая пропагандистская машина, какой еще в мире не было! Людей начинали обрабатывать с детяслей. Разве не помнишь, что даже там висели портреты Карла Маркса и Ленина? А так же выставлялся стенд с портретами членов политбюро. Вот мы с тобой оба работали в комсомоле, так ведь это была клоака, Иван! О чем думали комсомольские жеребчики в своих роскошных кабинетах? О бабах, о вкусной жратве, загранпоездках на дармовщину, о карьере, ради которой готовы были продать самого близкого друга. Сидели на первом этаже Смольного, а в мечтах себя видели на втором и третьем, где заседали партийные функционеры.

— Я в Смольном не сидел, — усмехнулся Иван.

— А туда честных да принципиальных и не брали, дружище! От них одна морока. С проходимцами и приспособленцами куда легче. Нужны были «свои» люди, преданные начальству. Таких и подбирали, тащили за шиворот снизу вверх.

— Тебя заметили и вытащили, — поддел его Иван.

— Я был такой же, как все. Это у меня в тюрьме, Ваня, глаза открылись на истину. Там, знаешь ли, тоже есть философы почище еще штатных. Все растолковали, разложили по полочкам. Пусть их философия заземленная, примитивная, зато жизненная.

— Я вот все понимаю, кроме одного: были партократы, чинуши, взяточники, но ведь и в магазинах все было, верно ведь? — блестя темными глазами, заговорила Аня. — Народ выбрал новую власть, демократы заполонили освободившиеся места, казалось бы, действуйте, работайте, выполняйте свои предвыборные обещания, а на деле? Как с цепи сорвались! Мгновенно из сладкоречивых обещальщиков превратились в хапуг, рвачей, бюрократов, нахватали квартир, дач, машин, а народу стало в сто раз хуже жить, чем при партийном господстве. Куда же все делось? Выходит, эти новые... демократы еще больше воруют? Теперь и дураку ясно, что простым людям стало невмоготу сводить концы с концами, их обирают все: новые власти, правительство, бытовые организации — все, кому не лень. Цены будто сошли с ума, каждый день все дорожает, это как снежный ком, а правительство обещает новые беды, которые навалятся на народ, когда подскочат цены на энергоносители. А зачем они их хотят поднять, раз будет всем хуже? Что это за реформы, от которых народ уже волком воет? Я наслушалась от жильцов в конторе. Как же людям жить? Не все могут на улицах торговать спичками и газетами?

— Нет настоящей власти, значит не будет в стране порядка, — сказал Иван.

— Как нет власти? — возразил Бобровников, поощрительно улыбнувшись Ане. — А кто занял у нас Смольный и Мариинский дворец? Кто сидит в Кремле и Белом доме и каждый день издает указы и постановления?

— Которые никто не выполняет, — вставил Иван.

— Смутное время, — улыбнулся Александр Борисович.

— Смутное, говоришь? — взглянул на него Иван. — Я вот прочел всю «Историю государства Российского» Карамзина. Наконец выпустили... Так Россия веками пребывала в смутном времени. Ну, может, при Екатерине Второй, да Петре Первом было более-менее стабильно, да и то Емелька Пугачев всю Россию всколыхнул со своими разбойниками. Большевички пытались из старинных разбойников сделать героев, народных освободителей, а Карамзин называет их своим именем, зверями, садистами... Хороши освободители! Грабили честных людей, убивали тысячи, жгли, насиловали, пытали! Вот что несли России «народные бунтари». Еще хуже их были революционеры. Разве не они развязали у нас террор и убийство умнейших сынов отечества? Взять хотя бы Столыпина? «Революционеры» и в подметки не годились тем, на кого покушались. Что это: зависть к умным, талантливым или месть народу? Лишить Россию лучших государственных деятелей. И еще именами этих ублюдков названы города, улицы...

— Заменяют потихоньку, — заметила Аня.

Коньяк понемногу убывал, такой душистый напиток и пить было приятно и в голову тупо не ударял, как нынешняя водка-сивуха. Хотя разговор и шел на волнующие темы, однако хорошая еда смиряла гнев. Аня только успевала делать бутерброды с маслом и икрой. Копченое мясо прямо таяло во рту, а стоящий торчком на столе, как огромная кедровая шишка, ананас, был столь красив, что хозяйка не решалась его разрезать. Иван понимал, что бывший его шеф по «Аквику» пришел не просто так, время уже подвигалось к полуночи, Аня с трудом сдерживала зевоту. Странно, при электрическом освещении ее темно-серые глаза становятся черными.

— Пойдем на кухню? — предложил Иван.

Пока Аня убиралась, мыла посуду — она никогда не оставляла ее в раковине до утра — они потолковали о погоде, ранней весне, о планах на лето. Бобровников подливал коньяк, но пить уже не хотелось. Аня приготовила им хорошо заваренный чай. Она знала, что после чая муж уже ни за что не притронется к рюмке. Пожелав им спокойной ночи, она ушла в ванну, а потом в комнату, где они спали на широкой тахте, застланной ковром.