Дети ада

— Такая уж подлая натура, — сказал Иван. — Мелкий пакостник, мизантроп, ум у него поверхностный, зато хорошая память и язык подвешен. А душонка мелкая, грязная:..

— Я смотрю вы его хорошо раскусили!

— Ему больше всего подходит прозвище Тухлый. Он и есть тухляк и снаружи и изнутри. Ему все время приходится свою мерзопакостность тщательно скрывать в себе, поэтому живет в постоянном напряжении, лишь пьяный и то редко раскрывает себя перед другими. Обычно он пьет лишь с теми кто от него зависит или наоборот — от кого он зависит. В первом случае похваляется своей эрудицией, а она у него достаточная, этого не отнимешь, давит на собутыльников, одним словом, главенствует за столом, во втором — осторожничает, проявляет якобы бдительность — мания преследования у него явно наличествует, но держится в рамках и старается понравиться, угодить вышестоящему. В таких случаях его натура проявляется скрытно: может дорогую вазу разбить, якобы случайно прожечь сигаретой ковер или шикарный диван, положить в карман что-нибудь ценное...

— Вы к каждому делу относитесь так тщательно? — спросил миллионер, с интересом глядя на него.

— Тут особый случай, — улыбнулся Иван. Рассказывать, что он наблюдал за Тухлым по просьбе Бобровникова он, конечно, не стал.

— Черт возьми, почему я терпел такую мразь возле себя? — нахмурился Андрей Семенович. — Говорили мне... Но мы ведь все считаем себя умнее всех и проницательнее. Я лишь недавно заметил, что он как попка повторяется, все его теории почерпнуты из статей или услышаны от умных людей, а выдает всегда за свое. Ладно, с подобными слабостями еще можно мириться, но украсть в моем кабинете из ящика письменного стола газовый пистолет и перстень — это у меня в голове не укладывается! Он ведь не мог не знать, что я так это не оставлю.

— Вы же говорите было много гостей, много выпивки, Тухлый рассчитывал, что подозрение падет на других. Да и как докажешь? У него любимая поговорка: не пойман не вор.

— Это верно, ко мне в кабинет поднимались многие — я приглашал потолковать...

— Вот он и решил, что подозревать можно любого, кто там был.

— И все равно я не дал ему повода не уважать меня! — разволновался Глобов. Он взглянул на дверь, хотел было кого-то позвать, но желтая дверь сама отворилась и появился чисто выбритый с рыжеватыми прилизанными волосами коротконогий Пал Палыч Болтунов. Он уже разделся в прихожей, был в сером костюме, под ним зеленый джемпер и белая рубашка с галстуком. Как на пустое место взглянул на Рогожина, неспешно подошел к миллионеру, протянул руку, но тот не подал свою. Даже не пошевелился. Ничего не дрогнуло в бесстрастном с голубыми глазами лице Тухлого. Он плавно опустил руку в карман пиджака, сел на стул, достал белый перочинный ножичек и завертел его в пальцах. Они у него тоже были короткими и поросшими светлыми редкими волосками. Ножичек поблескивал, пощелкивал.

— Пей, если хочешь, — пробурчал шеф, отхлебывая пиво.

— Коньячку капельку с вашего позволения, — проговорил Тухлый, устраиваясь за столом напротив Рогожина. Легкое дрожание пальцев, когда он наливал коньяк из пузатой темной бутылки, выдавало или его волнение или вчерашнее похмелье. Лицо как обычно золотушного цвета, у носа небольшой порез бритвой. По-видимому, Болтунов бреется опасной бритвой, электрической так чисто не побреешься.

— Рогожин Иван Васильевич из агентства Дегтярева, — кивнул на детектива Глобов. — Ты его знаешь?

— Встречались у вас, — спокойно ответил Болтунов.

— Иван Васильевич выполняет некоторые мои деликатные поручения.

Тухлый молча налил еще рюмку коньяку, выпил, закусил долькой нарезанного на блюдце апельсина. Взгляд, которым он наградил Рогожина, ничего не выражал. Поставив рюмку на полированный желтый стол, снова стал играть ножичком. Тоже, видно, привычка. Уж завел бы себе янтарные четки. При его каменной физиономии это бы впечатляло.

В широкое квадратное окно в холл лился приглушенный капроновыми занавесями солнечный свет, он играл на хрустальных рюмках, заставил сиять подвески на люстре, на голубом ковре высветился замысловатый восточный орнамент. В раскрытую форточку залетел нахальный воробей, сделал один суматошный круг под деревянным потолком и снова вылетел.

— Один раз при мне сел на стол и поклевал крошки, — проговорил Андрей Семенович.

— Гнусная птица, — обронил Болтунов. Он смотрел на свою рюмку, будто решая, налить еще или подождать.

Глобов поерзал на стуле, неторопливо извлек из кармана крупный массивный перстень, небрежно положил на стол рядом с бутылкой коньяка. Платиновая монограмма сверкнула и погасла — солнечный зайчик соскочил с перстня и весело заиграл на блестящем ножичке Болтунова. Движение его пальцев замедлилось, в глазах впервые что-то дрогнуло, на лбу собрались морщины. В таких случаях говорят, мол, слышно стало, как в его голове «заскрипели шестеренки». Потрясение было слишком велико, чтобы вот так сходу что-либо убедительное придумать.

— Ну и что ты скажешь? — недобро взглянул на него миллионер.

— Я вижу ваш перстень, — хрипло выдавил из себя Тухлый. — Но что это значит?