Дети Антарктиды. Лёд и волны

– К черту, – прошипела она и зашла внутрь вездехода.

Домкрат посмотрел на Вадима и вопросительно пожал плечами.

– Грузимся дальше, немного осталось, – велел он, сопровождая приказ жестами.

К этому времени Матвей, находясь у себя, вовсю собирал все необходимое для экспедиции в походную сумку. Когда его рука потянулась к метеодатчику, его вдруг охватила дрожь, а в глазах стало темнеть.

Неужели он снова делает это? Ведь он поклялся больше никогда не возвращаться туда после случившегося. Сколько прошло с тех пор, год? Так много! Но почему боль не утихает? Отчего до сих пор ее ржавое лезвие разрезает его на части, заставляя вспоминать те страшные мгновениея когда он ничего не мог поделать?

Говорят, время исцеляет и затягивает шрамы. Хрень собачья! С головой это не работает. Эта боль как груда горячего угля, которая неистово пылает внутри, напоминая о себе с каждым утренним пробуждением. И даже во снах она умудряется мучить его, не давая ни минуты покоя.

«Ты правда хочешь этого? Снова взять на себя ответственность за людские жизни? Вновь сталкиваться с теми ужасными тварями, рвущих людей на части без всякого сожаления?»

– А есть ли у меня выбор? – пробормотал он про себя и осторожно взял в руки метеодатчик и портативный экран.

«Нет у тебя выбора, – уже про себя заметил он, – эти люди нуждаются в тебе».

Собрав все необходимое, Матвей, прежде чем уйти, осмотрел свое жилище. С трудом верилось, что он вырос и провел почти всю свою жизнь в этих стенах, спасающих его от смертельного холода снаружи.

Каждый здешний уголок навевал воспоминания.

В том углу он прочел свою первую книгу «Белый Клык» Джека Лондона, а возле иллюминатора у койки во время полярных ночей наблюдал за северным сиянием; тогда он думал, что это огромный змей, гигантское божество, пролетающее мимо.

Ах да, куда же без обогревателя, занимающего половину южной стены. Сколько же с ним мороки! Мало того, что эту штуку нужно постоянно кормить ваттами, чтоб не замерзнуть насмерть, так она еще и постоянно ломалась. Матвей вспомнил, как отец, к тому времени сам еще плохо разбираясь в устройстве обогревателя, силой заставлял его, пятилетнего, сидеть рядом и наблюдать за каждым его движением, внимательно слушать, что он говорит.

– Ты должен знать, как починить его, Матвей. Я не всегда буду рядом, понимаешь?

И Матвей послушно кивал головой, думая, что если отец когда-нибудь и пропадет из его жизни, то это будет очень и очень нескоро.

Странно, но даже по прошествии десяти лет с гибели отца внутри модуля до сих пор присутствовал его запах, такой древесный, грубый, его ни с чем не перепутаешь. Интересно, почему именно древесный? Ведь он служил в морфлоте. Разве от него не должно пахнуть морем?

И вот в очередной раз перед предстоящей вылазкой у Матвея возникало твердое убеждение, что эти стены он видит последний раз. Он умрет там, в тысячах километрах отсюда, как и воспоминания о жизни в этих семидесяти квадратных метрах умрут вместе с ним.

Что ж, собираясь на захваченные мерзляками землями, от подобного никто не застрахован.

Матвей погладил стену, мысленно попрощался с домом и вышел в коридор.

Прежде чем отправиться к вездеходу, Матвей решил зайти к Арине. Кто знает, может, это их последняя встреча? Ему жутко не хотелось покидать станцию, зная, что она по-прежнему держит на него обиду за отказ взять ее с собой.

Он добрался до северных модулей, зашел в кишку и постучался в дверь.

– Арина, это я, Матвей.

Молчание.

– Ты здесь?

Снова никакого ответа. Он посмотрел вниз и увидел, что через дверной проем просачивается ламповый свет. Значит, она точно там и наверняка слышит его.

– Послушай, ты прекрасно знаешь, что я не могу тебя взять с собой.

Матвей слегка толкнул дверь, вдруг поддастся? Увы.

– Может, все-таки откроешь?

Не дождавшись ответа, он снял с себя всю поклажу, сел на пол и прислонился к стене, тяжело выдохнув.

– Знаешь, я тебе прежде этого не рассказывал, но за три дня до смерти твоего отца я разговаривал с ним в его мастерской. Теперь уже твоей мастерской.

Лицо Курта Крюгера всплыло в его памяти и навеяло чувство тоски. Бедолага в последние свои дни выглядел крайне удручающе: страшно похудел, напоминая ходячий скелет, обтянутый кожей; в пожелтевших белках глаз теперь лишь изредка появлялось то присущее ему добродушие, за которое так его любили.

Но, даже несмотря на сковывающую его слабость и усталость, он продолжал работать в мастерской, пока рак желудка все-таки не доконал его.