Дети иллюзий

– Красотища… – вырывается у меня, – просто Эль Греко…

Светкин взгляд, брошенный на меня после сказанного, я, должно быть, не забуду до самой смерти.

– Смотри не переусердствуй с этим, – говорит она через пару долгих секунд, показывая пальчиком с ярко красным ногтем на бутылку. И ещё через пару секунд с характерной ухмылочкой добавляет: – Хорошо, что не Пикассо.

Делаю рукой согласительный жест. По крайней мере, мне кажется, что согласительный. Конечности уже поролоновые.

Раздаётся телефонная трель.

– Я сама возьму, это такси.

Светка подходит к телефону, небрежно снимает трубку, произносит туда: «Ал-л-лло» и неожиданно замирает.

– Извини, – говорит она, виновато и ошарашенно глядя на меня, – это было не такси…

Бросаюсь к телефону, но размягчённые алкоголем ноги не дают сделать мне и шага. Я просто перехожу из положения «сидя на кровати» в положение «лёжа на полу». Боль от падения не ощущается совершенно, но её с лихвой компенсирует боль изнутри.

Представить не могу, каких трудов стоит Светке взгромоздить мою обездвиженную тушу на кровать. Последним, что фиксирует моя память, становится её фраза, донёсшаяся откуда-то сверху:

– Тяжело будет первую неделю. Не пей много. Я позвоню.

Следующее утро (скорее, день) начинается для меня труднопереносимой головной болью и сообщением о прошедшем над Москвой ночью крупнейшим со времён смерча 1904 года урагане, который я, оказывается, добросовестно проспал.

Вместо заключения

Лето на излёте. Оно пронеслось как обычно – стремительно и бездарно, ну, может, чуть стремительнее и бездарнее, чем прошлое. И хотя по календарю ещё август, уже ясно, что лету конец – трудное московское небо не даёт повода сомневаться в обратном.

Курс доллара скакнул вчера ещё – теперь его зеленейшество стоит почти десять деноминированных рублей. За последние полгода люди так привыкли, что его курс неизменен, как вид из окна нашего офиса, что абсолютно все в шоке. От учителей до бандитов. Даже не верится, что ещё две недели назад курс был каких-то несчастных шесть пятьдесят. Из-за этого у всего города паника. Да что там у города – у всей страны. Слишком много у кого за последние недели обесценились сбережения. Лично я знаю таких несколько, и все в предынфарктном состоянии. Телевизору уже никто не верит.

Что до вашего покорного слуги, то хоть у меня и нет рублёвых сбережений, я тоже пострадал. Точнее, скоро пострадаю. В результате этого валютного пур-де-бра плата за съёмную квартиру выросла более чем на треть, если платить в рублях. Так как валютных поступлений в ближайшее время ждать не приходиться, скорее всего, в следующем месяце мне придётся съехать и вернуться к родителям. А это печально.

В фирме тоже все, кроме меня, посходили с ума. Начальство находится в напрасных попытках вернуть у оптик хотя бы часть средств за реализацию оправ, и потому в перманентных разъездах, а меня оставляют в офисе на хозяйстве. Вернее, на телефоне. Но нам никто не звонит. Мы уже давно ничего не продаём, у нас море незакрытых договоров, нам должна куча народа, да и мы должны не меньше. Но мне, если честно, на всё наплевать.

Моё спокойствие объясняется просто: все ужасы, происходящие в стране, меркнут в сравнении с тем, что творилось и творится у меня внутри. Сейчас, конечно, мне стало гораздо легче, чем сразу после, но всё равно, воспоминания иногда возвращаются и противно давят грудь.

Со времени «Бегства в Египет» я не общался ни с кем из моих друзей, кроме Дона Москито. Он как-то заезжал ко мне на работу – привозил мои вещи, которые я забыл у Татьяны. От него я узнал, что Че и Татьяна уже живут вместе, и у них всё хорошо; что Панк Петров получил заказ на какой-то там алтарь и ради этого уволился с основной работы; и что сам Дон Москито готовится к изданию сборника стихов и вполне комфортно ощущает себя одной из вершин странного семейного треугольника, состоящего из него, Анны и Насти. Я отметил про себя, это наша поэтесса поступила экономно, заведя себе Моди и Коломбину[16] в одном лице, но промолчал. Также Николай открыл мне тайну знакомства Анны и Насти, которая оказалась донельзя простой: девушки всего лишь вместе учились в художественной школе (Анна в юности тоже рисовала). Когда мой гость закончил свой печальный рассказ, я попросил его уйти и не появляться в моей жизни хотя бы некоторое время. Надеюсь, что он не сильно обиделся.

Чтобы хоть чем-то отвлечься от того кошмара, которым я сам себя накормил, я уселся за роман. Сложно сказать, чего в этой схватке было больше – упрямства или отчаяния. Одно можно сказать с уверенностью: творчества там точно не было. Видимо поэтому где-то пару недель назад работа окончательно зашла в тупик. Действию, словно тому паровозу во Владивостоке, было некуда двигаться. Я во всех смыслах остановился.

* * *

Сегодня двадцать четвёртое, вторник. С утра к нам в офис не заходил никто, даже Зоя. Я выпил семь кружек кофе и три раза протёр все оправы – ничего не помогает. Никого.