Дети, которые хотят умереть

Ладонь Говкиной упала на стол.

– И что? – сказала она, бегая взглядом. – Это будет только доказательством, как вы доводите до смерти…

– Тех, кого фактически вычеркнули из вида «человек», – прервал Баюнов. – Бывали на скотобойне? Разница небольшая. Зато вы, Светлана, угрожали настоящему человеку. Мне. Это значит, что вас проверят на тест Кассандры повторно.

– Да пошел ты, – сказала Говкина, – я не попаду в твою живодерню. Я не больная.

– Конечно, нет, здоровы, – сказал Баюнов, – но ваш сын был патологичным гомицидоманом, а вы любите его, вы плачете по нему, страшно подумать, вы могли бы использовать свою власть и тайком выпустить таких, как он, на волю. К беззащитным людям. К настоящим людям. Из ненормального сострадания вы способны устроить побег сотен пациентов. Составить свой список Шиндлера. Вы опасны для страны не меньше существа, которого породили.

Говкина прошипела:

– Говнюк, ты показал видео, зная, что я сорвусь.

– Я тратил на вас время не чтобы выслушивать оскорбления, – сказал директор. – Сейчас глава Администрации Президента получит полтора гигабайта вашего трогательного плача по сыночку Гренделю. И бурных угроз мне, заслуженному специалисту. Завтра попрощаетесь с карьерой в правительстве. Можете начинать чистить свои олимпийские медали для ломбарда. Всё. Теперь я обрываю звонок.

– Стой… те. Говорите, ради чего это?

– А вы готовы слушать? – спросил Баюнов, – или еще думаете, как прижать меня? Какой год сейчас, по-вашему? В курсе хоть, что все современное материальное право основывается на принципе гуманизма? Я только ответственный работник. Все это началось еще целых пятьдесят лет назад, когда Верховный суд в Великобритании приказал убить Мэри, чтобы спасти Джоди.

Рука Ехидны медленно поползла по столу. Ее голова была повернута в прямо противоположную сторону, сидеть так со скрученной шеей явно было неудобно, так что она выдавала себя с потрохами.

– Не стесняйтесь. Хотите также включить запись нашей беседы? Пожалуйста, – сказал директор. Говкина вздрогнула и убрала руку под стол.

– Мэри и Джоди, не слышали? – говорил директор. – Две близняшки, которые срослись в области таза. Мэри – отсталый субъект с неразвитым мозгом и слабым телом, которое высасывало жизненные соки из органов сестры, и Джоди – нормальный живой ребенок. Соединенные вместе, девочки умирали, сердце Джоди не выдерживало снабжать кровью обеих. Но разделить их – значило убить Мэри. И суд убил Мэри. Тот самый публичный суд, которым вы меня стращали. Хотя ее родители были против.

– Эта Мэри была неразвитой, а ОН – нет.

– Не оправдывайтесь! Мозг Мэри отстал в умственном развитии, а мозг вашего сына – в эмоциональном, – сказал директор. – Мы не смогли вырастить в нем человека, и его не стало. В школе Катаны не выращивают цветов для Элджернона. Чем тратить деньги, чтобы хранить в дорогой пробирке смертельную оспу, разумней их направить на здравоохранение настоящих людей. Смиритесь. И вам не придется закладывать медали.

Говкина сказала:

– Смириться? Что-то еще?

Баюнов подался вперед к монитору, рявкнул:

– Будьте вежливы!

Ехидна опустила голову.

– Я только ответственный работник, – сказал директор, – и хочу, чтобы моя работа отлично выполнялась. Поэтому вы поможете мне попасть в состав Ревизионной группы программы «Школа Катаны». Там я прослежу за тем, чтобы мои труды никто не загубил.

Говкина молчала.

– Иначе о вашем срыве выпустят заметку в завтрашней новостной ленте.

Говкина молчала.

– Можете говорить, запись я выключил, – сказал Баюнов.

Говкина медленно открыла рот. Баюнов быстро сказал:

– Слышал, что ваш второй сын отличник и подает надежды стать талантливым дипломатом, – Буглак почмокал губами и продолжил: – Уверен, с такой высокопоставленной матерью это удастся. Ведь он – настоящий человек. Итак?

Говкина сказала:

– Вы будете отлично выполнять свою работу.

– Значит, как и вы, – сказал директор, – я свяжусь с вами.

Баюнов ударил по клавиатуре. Кино в окне закончилось.

– Мать змеи – змея, – сказал Баюнов. И повернулся к Чушкину: – Зачем вы хотели встретиться?

Все случилось так быстро. В этот момент тьма на лестнице для учеников оказалась бы кстати. Сейчас зловоние спрятанных в ней ксеноморфов было бы дыханием весны.

Чушкин сказал:

– Для утвержденного диагноза один пацие… то есть ученик ведет себя ненормально.

– Тет-а-тет со мной оставьте школьный диалект, – сказал директор. – Что не так с пациентом?

Чушкин крепко зажмурился, открыл глаза и сказал:

– Я изучил записи камер с ним за три дня. Пациент всего раз проявил внутривидовую агрессию, когда его не вынуждали. Но и тот случай был… без выражения удовольствия. Тогда я лично был свидетелем.

– Все же вы о пациенте или пациентке? – спросил Баюнов. – Этот сказ не о Гере Яве?

Королева Чужих! Сожри! Затолкай меня в вульву на месте рта! Скрой в теплой мягкой утробе! Где я не буду слышать больше этого имени. Вообще ничего не буду слышать.

– Вы брали ее дело около десятка раз – конечно, это не скрылось от меня, – сказал директор. – Чего вы боитесь?

И Чушкин выдал такое, как будто в его мозгах до сих пор копошился клубок червей: