Детский мир

– За гордыню ли. Или за то, что они слишком близко подобрались к разгадке, – продолжал мой персональный сказочник, – но боги покарали своих нерадивых детей. Однажды Океан поднял свои воды высоко-высоко, закрывая небо и солнце, и накрыл непокорные города тяжёлой губительной волной, разрушив всё, что было построено. Стерев с лица земли даже упоминание о детях богов… Устала, сонная птичка? Совсем спишь уже… Спи. Я расскажу тебе о том, что стало с теми, кто выжил, завтра.

Мне хотелось возмутиться, сказать, что я и не думала спать, что я очень внимательно слушаю. Но веки отказывались подниматься, а язык разучился говорить. В какой-то момент я, наверное, всё-таки провалилась в сон окончательно, поэтому не могу сказать точно, что из услышанного мною было произнесено Северовым на самом деле, а что додумало моё подсознание.

– Отдыхай, моя хорошая, – крепко сжимая мою ладонь в своей, нашёптывал мне то ли реальный Арсений, то ли Арсений из моего сна. – У меня в запасе ещё очень много историй для тебя. Я научился рассказывать их давным-давно, в прошлой жизни, когда ещё верил в то, что все сказки обязательно заканчиваются хорошо. Тогда я тоже дружил с одной птичкой, она спала в этой же кровати, вот только росту в ней было чуть больше метра… Если попросишь, я обязательно расскажу тебе о ней и о том, как весело мы проводили время вместе…

По-моему, он шептал что-то ещё. Что-то безумное и мало похожее на правду, а затем, когда откуда-то издалека долетел писк наладонника, поднялся, тихонько скрипнув кроватью, коснулся губами уголка моих губ и оставил меня наедине с моими странными снами.

Мне снилось жёлтое, как солнце, поле одуванчиков. Синее-синее небо над головой дышало зноем и поздней весной. Жужжали шмели. Пахло тёплой землёй и травяным соком. А посреди поля, над колышущимся жёлтым морем возвышалась тёмная голова, покрытая белой в голубой цветочек панамкой. Девочка плела венок, её прелестный, в комплект к шапочке, сарафанчик был измазан зелёным соком и одуванчиковым молоком, но её это не волновало ни капли, она тихонько напевала:

– В поле мы нашли ромашку,

Василёк, гвоздику, кашку,Колокольчик, мак, вьюнок…Начинай плести венок!

– Эй, малявка! – раздалось за спиной, и девочка оглянулась на спешащего к ней мальчишку. – Я что, нанимался за тобой бегать?

Мальчишка хмурил тёмные брови и недовольно поджимал губы. Он был значительно старше и выше на целых три головы, поэтому девочка запрокинула голову, преданно заглядывая в его недовольное лицо.

– Я же говорил, чтобы ты не смела сюда ходить. Чем тебе на полигоне не играется? – сердито спросил он.

– Там нет цветочков, – ответила маленькая мастерица и протянула мальчику свой довольно корявый, надо признать, веночек. – Смотри, что я для тебя сделала.

– Он уродский, – не собираясь щадить нежных девичьих чувств, заявил паренёк и с раздражением воскликнул: – Эй! Только не реви!

– Неправда, он красивы-ы-ый, – несчастно разевая рот, заплакала малышка. – Скажи, что красивый.

Мальчуган вздохнул и присел на корточки перед плачущей девчушкой:

– Ладно, красивый.

– Ты наврал?

– Наврал, – покорно согласился он и склонил голову, чтобы малышка могла возложить своё произведение искусства ему на макушку.

– Врать нехорошо.

– Я знаю… Где ты так измазалась вся? Мне старая ведьма голову оторвёт, – он достал из кармана не самый свежий носовой платок и попытался оттереть цветочный сок и пыльцу хотя бы от личика малышки.

– Ты красивый, – сообщила она, стоически терпя его не самые нежные прикосновения.

– Ты уже говорила… И платье всё измазала… Кто его стирать будет, как ты думаешь?

– Я вырасту и женюсь на тебе.

– Это я женюсь, а ты замуж выйдешь.

– Правда?

– Нет, – мальчишка поднялся и дёрнул девочку за руку, поднимая и её тоже. – Пойдём домой, растрёпа.

– Я не растрёпа.

– Растрёпа-растрёпа! – рассмеялся мальчик. – Мой персональный маленький растрёпанный воробей. Иди сюда.

Без какого-либо труда он забросил её себе за спину и, улыбаясь звонкому смеху, побежал по полю в сторону леса.

Это был самый замечательный сон из всех, которые мне когда-либо приходилось видеть. Тёплый и сладкий, как мёд. Так что, нечего и удивляться, что проснулась я глубоко за полдень. Назевалась вволю, наслаждаясь приятной, ленивой ломотой во всём теле, а потом всё-таки выбралась из-под одеяла и нехотя вышла из комнаты, раздумывая сразу над несколькими насущными проблемами: где раздобыть еды – есть хотелось зверски – и с чего начать беседу с Лёшкой.

Стараясь оттянуть неизбежно неприятный разговор, я посетила комнату раздумий, долго плескала в лицо холодной водой в общей умывальне, и только после этого направилась к себе.

Позже я много раз упрекала себя, кляла за медлительность и задавалась вопросом, сложилось ли бы всё иначе, не медли я тогда. Случилось бы то, что случилось, не останься я тем утром у Севера? Арсений требовал, чтобы я прекращала рефлексировать и не искала своей вины там, где её нет, но я искала. И, что самое печальное, находила.