Детство 2

Постояли так, да и через Москву до Таганки. Пешком. Прохожие встреченные крестятся, но с разными чувствами. Господа которые, те всё больше брезгливо, с затаённым страхом в глазах. Есть и те, кто иначе смотрит, но осторожно так, потому как казачки! Скажешь што-нибудь, а они ещё разгорячённые, злые. Шарахнут нагайкой через всю морду, то-то позора для чистой публики! И судись потом.

Попроще кто, так почти все с сочувствием, но тоже – всякие. Иные и зло.

— В Таганку, — зашелестело по арестованным. Ну, хоть какая-то определённость!

И – битом! В камеры понапхали так, што и сесть невозможно. Духотища! Меня и ещё одного подростка, старше примерно на годик – к решётке, штоб продохнуть могли.

Постоял я так, полюбовался на коридор тюремный, да на надзирателей рослых. Здоровые, падлы! Чуть не голову выше среднего работяги, небось специально отбирали!

— Раненые есть? — подал я голос, перекрикивая гул голосов. — Ну-ка, на нары их давайте!

— Дохтур потом придёт, — попытался вмешаться надзиратель.

— Вот пока и не пришёл, нужно оказать первую помощь! — отрезал я. — Расступись, расступись!

Духотища! Камеры переполнены, параши тоже. Запах! А выносить не разрешают. То ли воспитательный момент, то ли всерьёз боятся, што мы из камеры на надзирателей всем гуртом кинемся. Терпим!

Двери камеры отпирали так – один с ключами, двое с винтовками нацелены.

— Отойти от двери! Ты! — и через прицел на дедка, потом ещё на одного тщедушного мужика. — И ты! К двери! Взяли парашу, и пошли!

Так же дверь закрыли, и пошли конвоировать.

— Тфу ты ж! — сплюнулось у меня. — Организация, ети их мать! Нас теперь долго квасить в камере будут!

— Думаешь? — осторожно поинтересовался мужчина лет сорока, переглянувшись с остальными.

— Уверен! — и поясняю. — Видали, как всё обставлено? Боятся! Если они так вот, втроём, на всё про всё ходить будут, то ранее чем дня через три, до нас дело и не дойдёт!

Потом вопросы посыпались, и как-то так вышло, што на многие я ответ знаю! А што? Понахватался на Хитровке! Там почитай каждый первый если не всерьёз сидел, так хоть задерживался. Такой себе знаток тюремной жизни, ети!

* * *

Цыганка с картами, дорога дальняя,Дорога дальняя, казённый дом;Быть может, старая тюрьма центральнаяМеня, парнишечку, по новой ждёт…Быть может, старая тюрьма центральнаяМеня парнишечку, по новой ждёт…

Мальчишеский голос с лёгкой хрипотцей, но на диво сильный и звонкий, выводил слова. Его слушали молча, затаив дыхание. Стачечники, политические заключённые, уголовники и даже надзиратели, забывшие своё вечное «не положено!»

Потому как – искусство!

Таганка,Все ночи, полные огня,Таганка,Зачем сгубила ты меня?Таганка,Я твой бессменный арестант,Погибли юность и талантВ твоих стенах!А впрочем, знаю я и без гадания:Решётки толстые мне суждены.Опять по пятницам пойдут свиданияИ слёзы горькие моей родни.Опять по пятницам пойдут свидания

И слёзы горькие моей родни.Зачем же ты, судьба моя несчастная,Опять ведёшь меня дорогой слёз?Колючка ржавая, решётка частая,Вагон-теплушечка да стук колёс…Колючка ржавая, решётка частая,Вагон-теплушечка да стук колёс…Цыганка с картами, глаза упрямые,Монисто древнее, да нитка бус;Хотел судьбу пытать червонной дамою,Да снова выпал мне бубновый туз!Хотел судьбу пытать червонной дамою,Да снова выпал мне бубновый туз!

Таганка,Все ночи, полные огня,Таганка,Зачем сгубила ты меня?Таганка,Я твой бессменный арестант,Погибли юность и талантВ твоих стенах![32]

— Панкратов Егор! — надзиратель завозился у двери. — На выход!

* * *

— Даже и не знаю, что сказать, — дядя Гиляй в редком для него минорном настроении, — хочется и уши надрать, но вспоминаю себя… Правда, я всё-таки постарше был, когда в истории начал влипать. Хотя у тебя и выбора не было, н-да…

Опекун снова вздохнул, на ходу растрепав мне волосы.

— Это не я в истории влипаю, — поправляю для порядку Владимира Алексеевича, поспевая за ним несколько вприпрыжку, — а они в меня! Я не каменьями, а как репортёр! И потом только медицинскую помощь оказывал.