Детство. Автобиография… почти.

Что-то страшное творилось с наше семьей. Родители уже не знали, что делать. Что же касается нас с сестрой, то мы были в полном тупике и ничего толком не понимали. Кому это все было нужно? Кому? Земля? Если это было в действительности так, то кто-то рассчитывал на цепную реакцию: убив одного, они надеялись, что шок распространится и на других. В общем, произошло так, как они и ожидали. Через три дня, не приходя в сознание, скончалась наша бабушка — Лизавета Матвеевна. Она на прощание так и не смогла увидеть нас — ее внуков, а ведь так часто говорила об этом.

У нас действительно был шок. Вся наша жизнь перевернулась, и все из-за чего? Из-за кого-то, кто ставит себя выше над другими, кто пытается быть самым первым и подмять под себя остальных.

— Мы что, больше никогда-никогда сюда не приедем? — спросила как-то сестра.

Да, действительно, отец вскоре получил сообщение из города, от одного юридического лица, который разбирал наше дело, в котором четко и ясно говорилось о том, что земля, на которой стоит наша ветхая изба, принадлежит не нам, а предкам Прохора Захаренко. Это было достаточно давно и многие об этом уже забыли, но в юридических делах это все-таки осталось.

Я не знал, как объяснить сестре, что мы должны покинуть это некогда великолепное место.

— К сожалению, мы не сможем сюда вернуться. Это уже зависит не от нас.

— А от кого? — не понимала она.

— Не от нас… не от нас!

— А от кого же?

— Пойдем лучше в лес!

И мы гуляли. Просто бродили по березняку и думали о своем. Я прощался с деревьями, со всем, что было здесь и что придется бросить. Все время пытался услышать птиц, но они не издавали ни единого звука. Их вообще не было. Сестра о чем-то думала, разговаривала мало, и нельзя было узнать, что творилось в ней самой, но по глазам многое угадывалось.

Мы несколько раз останавливались и осматривались. Первый раз это произошло у моей хижины, потом на крохотной полянке, где я обычно загорал, и, наконец, последняя остановка была сделана уже почти у самого выхода из леса.

Я провел рукой по шершавой коре дерева, поднял с земли ярко желтый лист и покрутил его в руке. Грусть накатила со всех сторон и стала давить. Мне не удавалось отвлечься, и поэтому все предыдущие моменты пронеслись с такой ясностью, что я еще раз ощутил боль, горечь и разочарование в жизни, в этом бездушном мире, в котором я так сильно ошибался. Оно пришло слишком рано. Я не хотел видеть его в таком свете, но это произошло, и чувства подмяли меня под себя. Они вспыхивали яркими пятнами, и я чуть не потерял сознание.

Появившийся за предельно короткий срок мир… мир смерти… жадности… жестокости… никогда не будет мною забыт, он всегда останется при мне, на всю жизнь.

Я качнулся в сторону, но удержался за березу.

— Тебе плохо? — хлопая испуганными глазами, подбежала девочка и поддержала меня.

Я собрался с мыслями, попытался расслабиться и взять себя в руки. Не нужно было поддаваться страху. Именно он заправляет чувствами внутри, когда человек ощущает полное отчаяние от всего.

— Я в порядке! — попытался я ее успокоить, но она не охотно этому поверила.

— Ты бледный.

— Нет, это просто свет так падает.

Похоронили прабабушку на деревенском кладбище. На этом присутствовала вся деревня. Они приносили соболезнования и искренно недоумевали о том, что в такой спокойной деревушки могут твориться такие дела.

Родители несколько раз пытались заговорить с Прохором и его людьми, но он и слушать их не захотел. Кстати, в одном из рабочих я узнал того самого мужика, который толкнул Варвару Ивановну, и того, кто приходил к ней попить, а также того, кто подходил на свадьбе у Захаренко.

Но я не мог доказать их причастность к делу. Если бы я только знал, как помочь родителям, я бы обязательно сделал это, но все попытки закончились ничем. Я не имел понятия, что нужно делать, и казался таким маленьким и ничтожным, что все другие против меня были просто великанами и смотрели с высока.

Юристы отказались взяться за наше дело!

Мы собрались достаточно быстро. Да и что было отсюда брать? Нечего. Деревенский быт не особо выделялся, а по сравнению с городским и вовсе терялся. Все наши пожитки уместились в несколько сумок, хотя и приличных размеров.

Мы долго прощались с жителями деревни — самыми близкими друзьями, которые сочувствовали, что нам выпало такое испытание.

Я в последний раз подошел к своему и только к своему лесу. Он полностью сбросил листву, абсолютно всю и теперь стоял совершенно голый, будто заранее готовился к зиме. Семья знала, что этот лес не доживет до следующего лета. Его полностью вырубят и заселят получившееся поле какой-нибудь сельскохозяйственной культурой — и все! Все умрет, умрет и никогда не возродится. Погибала жизнь, и мне было больно, больно представлять все это, но я стоял и смотрел на него, на то, что вскоре будет уничтожено.

Последних два листочка закружились в танце и медленно опустились на землю. Лес плакал, но не только о себе, а обо всех нас. Природа видела и знала, что творится вокруг, но сделать ничего не могла.