Детство и общество

Джин, бешено носясь по моему дому, снова и снова останавливалась, чтобы отыскать и одарить «любовью» очередную кроватную подушку. Мать Джин рассказала мне, что, заболев туберкулезом, оказалась прикованной к постели, и именно после этого у ее дочери наступила глубокая дезориентация. Врачи разрешили матери оставаться дома в своей комнате, но ребенок мог разговаривать с ней только через дверной проем спальни, когда добродушная, но «грубая» няня держала ее на руках. В этот период у матери сложилось впечатление, будто происходило что-то такое, о чем девочка очень хотела ей сообщить. Тогда же она пожалела, что незадолго до своей болезни позволила первой няне Джин, кроткой мексиканской девушке, уйти от них. Новая няня, Ядвига, как и мать Джин, с беспокойством заметившая что-то, всегда спешила, энергично переносила малышку с места на место и слишком сильно выражала свои неодобрения и предупреждения. Ее излюбленным замечанием было: «Ах ты, маленькая грязнуля!» Ядвига вела священную войну за чистоту младенца и прилагала все силы, чтобы ребенок не ползал по полу и не запачкался. Стоило девочке слегка запачкаться, няня терла ее щеткой так, будто драила палубу.

Когда после четырехмесячной разлуки Джин (которой было уже тринадцать месяцев) позволили войти в комнату матери, девочка говорила только шепотом. «Она буквально отпрянула от кресла, покрытого узорчатым вощеным ситцем, и заплакала; пыталась уползти с украшенного узором ковра. При этом она выглядела очень напуганной и плакала, не переставая. Ее ужасно пугал большой мягкий мяч, катившийся по полу, и сильный хруст бумаги». Эти страхи ширились с каждым днем. Сначала Джин не осмеливалась трогать пепельницы и другие грязные предметы; затем стала избегать прикосновений старшего брата или уклоняться от них, а постепенно и от большинства окружавших ее людей. Хотя девочка в положенное время научилась самостоятельно есть и ходить, она постепенно превратилась в печального и молчаливого ребенка.

Возможно, безумная привязанность Джин к подушкам имела связь с тем периодом, когда девочке не позволяли подходить к постели матери. Возможно, по какой-то причине она, не в силах принять свое отлучение, «приспособилась» к нему посредством перманентной системы уклонения от любых контактов с людьми и теперь выражала свою любовь к матери, прикованной к постели болезнью, в форме любви к подушкам.

Мать подтвердила, что у Джин был фетиш — маленькая подушка или простынка, которые она обычно прижимала к лицу, когда ложилась спать. Со своей стороны, мать, казалось, жаждала возместить дочери то, в чем, как она чувствовала, отказывала ей, и это было связано не только с ее болезнью. Она стремилась искупить то, что теперь казалось похожим на отсутствие заботы о детях вообще в результате пренебрежения материнскими обязанностями. Эта мать отнюдь не испытывала недостатка привязанности к ребенку, однако считала, что не смогла быть для дочери источником нежной и безмятежной любви как раз в то время, когда та больше всего нуждалась в такой любви.

Подобное материнское отдаление можно обнаружить в каждом случае детской шизофрении. Дискуссионным остается следующий вопрос: может ли такое поведение матери, как относительное ее отсутствие и тотальное присутствие няни, послужить «причиной» столь радикального нарушения деятельности ребенка? Или такие дети в силу внутренних и, возможно, системных причин имеют весьма своеобразные потребности, которые никакая мать не могла бы понять без профессиональной помощи? А профессионалы еще совсем недавно не могли даже выявить этих детей, потому что они еще достаточно малы, чтобы их можно было спасти индивидуальными дозами правильно спланированной материнской любви.