Детство и общество

Мы считаем, что благодаря психоанализу научились в определенной степени разбираться в этом цикле, поскольку постоянно наблюдаем его в индивидуальных историях болезни. У нас есть названия для подавления чрезмерных желаний («оно») и для деспотического гнета совести (супер-эго). Мы располагаем адекватными теориями двух экстремальных фаз, когда люди или народы находятся во власти одной из этих сил. Но если мы попытаемся определить состояние относительного равновесия между хорошо известными нам крайностями, если спросить, что характеризует «спокойного» индейца, полностью поглощенного выполнением домашних сезонных работ, то для описания этого позитивного состояния мы будем использовать одни только отрицания. Мы стремимся отыскать малейшие признаки того, что он продолжает находить в мельчайших эмоциональных и мыслительных изменениях того же самого конфликта. Этот конфликт, по выражению Фрейда, проявляется в изменении настроения от неопределенной тревожной депрессии через некую промежуточную стадию к состоянию преувеличенного благополучия и обратно. Поскольку психоанализ развивался как психопатология, сначала ему практически нечего было сказать об этой «промежуточной стадии», за исключением того, что ни маниакальная, ни депрессивная тенденция в это время явно не проявляются и что супер-эго временно не находится в состоянии войны, «оно» согласилось на короткое перемирие и, таким образом, на полях сражений эго царит кратковременное затишье.

Давайте сделаем небольшое отступление, чтобы проследить историю термина «эго» до его истоков в психоанализе. «Оно», по Фрейду, есть древнейшая провинция души, как в индивидуальном плане (он полагал, что маленький ребенок есть «сплошное оно»), так и в филогенетическом (поскольку «оно» — отражение в нас эволюционной истории). «Оно» включает в себя все то, что оставляют в нашем теле реакции амебы и импульсы обезьяны, слепые спазмы нашего внутриутробного существования и нужды нашей постнатальной жизни. Иначе говоря, все, что делает нас «простыми тварями». Название «оно», конечно, предполагает, что эго как бы прикреплено к этому аморфному, животному слою, как верхняя, человеческая часть кентавра к его лошадиной части. Но разница в том, что эго считает такую комбинацию опасной и навязанной, тогда как кентавр использует ее по максимуму. То есть «оно» обладает определенными пессимистическими качествами «воли» Шопенгауэра, вожделениями, которые нужно побороть, прежде чем мы можем заявить о себе как о настоящем человеке.

Другая внутренняя инстанция, обнаруженная и описанная Фрейдом, есть супер-эго, своего рода автоматический регулятор, ограничивающий выражение «оно» путем противопоставления ему требований совести. И здесь акцент поначалу ставился на том чуждом бремени, которое супер-эго возлагает на эго. Это накладываемое сверху «старшее эго» было «интериоризованной суммой всех ограничений, которым эго должно подчиняться». Но следы жестокого подавления в человеческой истории, то есть угроза увечья или изоляции, сохранились в совести. В моменты самобичевания и депрессии супер-эго использует против «эго» столь архаические и варварские методы, что их трудно отличить от методов безрассудно импульсивного «оно». Точно так же в жестокостях религиозной или политической инквизиции трудно увидеть, где заканчивается простое садистское извращение и начинается совершенно искреннее благочестие.

Таким образом, эго обитает между «оно» и супер-эго. Постоянно балансируя между этими крайностями и отражая их экстремистские методы, эго по-прежнему настроено на историческую действительность, проверяя образы восприятия, отбирая воспоминания, направляя действия и интегрируя способности индивидуума к ориентировке и планированию другими способами. Чтобы обезопасить себя, эго использует «защитные механизмы». Если в разговоре «защитная позиция» выражена открыто, то «защитные механизмы» представляют собой бессознательные образования, которые позволяют индивидууму отсрочивать удовлетворение, находить замены и иными путями достигать компромиссов между побуждениями «оно» и принуждениями супер-эго. Такие компромиссы мы встречали в «контрфобической» защите Сэма — в его склонности нападать в тех случаях, когда он испуган. Мы распознали в абстиненции морского пехотинца защитный механизм «самоограничения» и истолковали его преувеличенную добродетельность как «сверхкомпенсацию» всей той ярости и злобы, которую он накопил в течение своего полного лишений детства. Другие защитные механизмы будут описываться по мере нашего обращения к соответствующим клиническим случаям. Однако при изучении этой области нам хотелось бы выйти за пределы только защитных аспектов эго, которые были столь убедительно сформулированы Анной Фрейд в ее книге «Эго и механизмы защиты».