Детство и общество

Таким образом, мы, вероятно, имеем возможность довольно часто наблюдать то, что полностью обнаруживается лишь во время сновидения, являющегося результатом глубочайшего сна. Легко сказать, что мы «вовсе не хотим» того, что видим «на закрытом просмотре» в нашем внутреннем «кинотеатре». К несчастью для нашего самолюбия (но мы надеемся, в конечном счете к счастью для рода человеческого) психоаналитический метод Фрейда показал, что мы способны сознавать, объяснять и нейтрализовывать посредством фантазии, игры и сновидений лишь малую толику этих взлетов и падений. Остаток недоступен сознанию и вместе с тем обладает заметным влиянием. Оставаясь бессознательным, он находит способ перейти в иррациональное личное действие или в коллективный круговой процесс узурпирования и искупления.

Практика психоаналитического наблюдения формирует привычку отыскивать точки наибольшего внутреннего сопротивления и сосредоточиваться на них. Наблюдающий за взрослым пациентом психоаналитик просит его свободно говорить обо всем, что приходит в голову. Он следит за порогом вербализации не только тех тем, которые легко переходят в слова в форме прямого аффекта, ясного воспоминания или решительного утверждения, но и тем, которые трудно уловить. Такие темы могут попеременно быть то полузабытыми и замаскированными, как во сне, то резко отвергаемыми и бесстыдно проецируемыми на других, то вяло вымучиваемыми и неловко избегаемыми, то сопровождаемыми молчаливым замешательством. Другими словами, психоаналитик ищет маски и пропуски, следит за изменением количества и качества сознавания в том виде, в каком оно отражается в добровольной и осторожной вербализации.

Рассматривая различные культуры

, наблюдатель-психоаналитик оценивает темы, которые предстают перед ним в подвижных критериях коллективного поведения: в одном варианте — как историческая память, в другом — как мифологическая теология; в одной маске — возобновляемые в серьезных ритуалах, в другой — выплескиваемые в веселых играх, в третьей — полностью выражаемые в строгом избегании. Целые комплексы таких тем, вероятно, можно распознать в общих культурных особенностях сновидений, как и в индивидуальных, в комических или злобных проекциях на соседа, неразумных существ или животных. К тому же они могут репрезентироваться в отклоняющемся поведении, доступном либо избранным, либо про́клятым, либо тем и другим.

Применяя именно такой общий подход к племенам сиу и юрок, мы установили связующее звено между инфантильными темами и темами, имеющими огромное коммунальное и религиозное значение. Мы засвидетельствовали тот факт, что индеец сиу, находясь в высшей точке религиозных испытаний, протыкает себе грудь маленькими колышками, привязывает их к кожаному ремню, ремень — к вкопанному в землю столбу, а затем в состоянии характерного транса пятится в танце до тех пор, пока ремень не натягивается. Колышки разрывают мышцы груди, так что льющаяся ручьями кровь свободно сбегает по его телу. Мы попытались найти смысл в таком экстремальном поведении. Как уже было сказано, этот ритуал, возможно, является символической реституцией — восстановлением прав. Необходимость ее обусловлена решающим событием, когда-то вызвавшим у сиу сильный конфликт между его гневом, направленным на фрустрирующую мать, и той частью его самого, которая постоянно чувствует себя зависимой и нуждающейся в верности. Причем верность обеспечивается любовью родителей в этом мире и родительскими силами в сверхъестественном.

Индейцы племени юрок, собравшись раз в году на великий подвиг перекрытия реки запрудой, в результате которого они запасают продовольствие на зиму, дают себе волю в сексуальных отношениях и перестают заботиться об искуплении и очищении. Вследствие этого они достигают отрезвляющей стадии насыщения и восстанавливают в правах самоограничение, которое гарантирует еще на один год божественное право преследовать и ловить священного лосося.

В обоих случаях, как мы полагаем, цикл узурпации и искупления воспроизводит коллективные магические средства, принудительные по своей природе.