Девять жизней Николая Гумилева

— Она самая, — мстительно прищурилась Зинаида. — Вот так-то. Я, значит, с французским вином и билетами в Мариинку для него недостаточно искренна, а она, голытьба, — Беатриче. Это ее, нашу Танечку Яворскую, Гумилев искал всю свою жизнь. Но самое обидное даже не это. Еще давно, в Абиссинии, он посвятил мне стихи. Читали, наверное, его «Приглашение в путешествие»? Ну, это: «Уедем, бросим край докучный»? Так вот, он написал там про меня: «А вы, вы будете с цветами, и я вам подарю газель с такими нежными глазами, что кажется, поет свирель; иль птицу райскую, что краше и огненных зарниц, и роз, порхать над светло-русой вашей чудесной шапочкой волос», — сердито процитировала Зиночка. И с раздражением продолжала: — А теперь он пишет, что посвятил эти стихи Яворской! Только волосы, мерзавец, изменил! Ей, значит, написал так: «Порхать над царственною вашей тиарой золотых волос»! Я никогда ему не прощу! У меня такое чувство, будто меня обокрали. Я не хочу, чтобы он жил. Для меня Гумилев был героем. Как жалко, что его не убили там, на фронте! Он бы не подарил мои стихи Яворской! С каким бы удовольствием я положила цветы на его могилу, да, видно, не доведется. Он всех нас переживет.

— Отчего же? — удивился Штольц.

— Его хранит дух.

— Что за нелепица, Зинаида Евсеевна? Какой дух?

Зиночка выглядела взбешенной.

— Ну как же, я же вам рассказывала! — сердито выпалила она. — Почти десять лет назад мы сидели на террасе русского представительства в Аддис-Абебе, и из зарослей на нас выскочил черный леопард. Николай Степанович убил леопарда. И теперь дух леопарда его бережет. Он мне сам сказал.

— Это когда же он вам такое рассказал?

— На вечере поэзии у балтфлотцев, когда я за него испугалась. И было отчего. Гумилев, читая свои африканские стихи, с вызовом проскандировал: «Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего государя». По залу прокатился ропот, несколько матросов вскочило, а Гумилев продолжал читать спокойно и громко, а закончив читать, обвел зал своими косыми глазами, ожидая аплодисментов. Гумилев ждал и смотрел на матросов, матросы смотрели на него. И вдруг зал взорвался аплодисментами. Вы же понимаете, Штольц, что любого другого бы расстреляли за подобные стихи, а Гумилеву хоть бы что. Это потому что дома у него лежит шкура черного леопарда. Я ему говорю: «Николай Степанович, как же я за вас испугалась!» А он мне: «Не бойтесь за меня, Зинаида Евсеевна. Я в огне не горю и в воде не тону. Меня леопард охраняет».