Девять жизней Николая Гумилева

— Да нет. Вы, Зинаида Евсеевна, должно быть, не поняли, — добродушно рассмеялся Штольц. — Леопард охраняет Гумилева лишь до тех пор, пока рядом с ним находится эта шкура. Как только Николай Степанович останется без шкуры, ему тут же придет конец.

— Вы это серьезно? — повела бровями захмелевшая Зиночка.

— Вполне.

— Даже не знаю, как избавиться от проклятой шкуры.

— Нет ничего проще. Вы же остаетесь ночевать у Гумилева? Дождитесь, пока он заснет, и заберите. Я могу вас встретить около Дома искусств и помочь.

— Я к Гумилеву не хожу — противно, — надула губки Зиночка. — Один раз была — спасибо, больше не желаю. Этот их Дом искусств — приют для голодающих, ночлежка для бездомных. Страшно смотреть. Так называемые «творческие люди» производят тяжелое впечатление — долго толкаются в очереди в столовой, а потом набиваются за столы и жадно поедают какую-то баланду. Сами грязные, опустившиеся, с потухшими глазами. И среди этих людей живет Николай Степанович. Нет, я к нему не пойду. И не просите.

Штольц закурил и мрачно выдохнул вместе с дымом:

— Если так, тогда конечно. — Помолчал и, точно что-то вспомнив, быстро проговорил: — Есть еще способ. Прямо сейчас НКВД проводит следствие по делу Петроградской боевой организации Таганцева — он ученый, раньше был белый офицер, а нынче помогает тем, кто хочет бежать от большевиков за границу.

— И дорого берет? — оживилась Зиночка.

— Почему вы интересуетесь? — растерялся начальник отдела по борьбе с трудовым дезертирством. И тут же мысленно отругал себя за резкость и терпеливо принялся рассказывать: — Такса постоянно растет, особенно цена подскочила после нынешнего марта, когда был подавлен антисоветский мятеж кронштадтских моряков. Многие из восставших ушли в соседнюю Финляндию. Той же кратчайшей дорогой, предчувствуя усиление террора, бегут и некоторые из «бывших».

— И что же, этого Таганцева поймают?