Девять жизней Николая Гумилева

— Я очень уважаю монархию, и особенно государыню императрицу, однако твердо убежден, что только поэтам должно быть позволено управлять миром, — вполне серьезно сообщил Гумилев, одним глазом взирая на Вилькина, вторым — на синеющие вершины гор.

Под его раздвоенным взглядом Вилькин испытал странное чувство, точно собеседник обращается не только к нему, но и к вселенной в целом. Гумилев вынул из портсигара очередную папиросу, закурил от предыдущей и, выпустив из широких бледных губ синеватый дым, вдохновенно продолжал:

— Ведь если мы, поэты, владеем искусством выбирать самые лучшие слова и расставлять их в наилучшем порядке, то неужели не сможем принимать нужные для государства решения?

Зиночка взглянула на говорящего с любопытством, словно увидела в первый раз, а Вилькин, барабаня пальцами по столу, раздраженно думал: «Черт меня подери, если он не болен психически! А я-то тоже хорош, начитался стишков! Поддался бредовым фантазиям и приехал за семь тысяч верст кормить москитов!»

— Так вы поэт? — кокетливо улыбнулась Зиночка. — Как вы сказали, ваша фамилия? Гумилев? Нет, не знаю. Я Ахматову люблю. Как там у нее? «Я на левую руку надела перчатку с правой руки…»

— Анна Андреевна моя жена, — без выражения сообщил поэт.

— Да что вы говорите! — обрадовалась Бекетова. — Так это о вас Ахматова так много грустного написала? Если судить по ее стихам, вы, Николай Степанович, умерли самой трагической смертью.

Гумилев перевел на Зиночку свой странный, двоящийся взгляд, затушил в пепельнице едва закуренную папиросу и сухо проговорил:

— Вы ошибаетесь, милая барышня. Аня пишет не столько обо мне, сколько об абстрактном лирическом герое.

— А где можно увидеть ваши стихи? — не унималась Зиночка, кокетливо улыбаясь не столько поэту Гумилеву, сколько мужу самой Ахматовой.

Гумилев приосанился и не без гордости сообщил:

— Я выпустил несколько сборников. И издаюсь в журнале «Аполлон».

Он снова закурил, а на лице Бекетовой отразилась растерянность.

— Как жаль, не слышала о таком.

— Ничего удивительного, что не слышали. Мне Николай Степанович в прошлый раз говорил, что журнал его из декадентских, — снисходительно пояснила хозяйка дома.

Гумилев вдруг оставил папиросу в пепельнице, наклонился к Зиночке и с чувством проговорил, глядя ей прямо в глаза:

— Хотите, посвящу вам стихотворение?

Девушка вспыхнула, а поэт, не отрывая гипнотизирующего взгляда от ее лица, подхватил Зиночкину руку, порывисто сжав в ладонях, и Вилькин его окончательно возненавидел.