Девиация. Часть вторая «Аня»

– Не лги! – зарыдала. – Ты думаешь, я беспутная? Я никогда такой не была! Ни с кем. Кроме тебя…

Ничего не ответил. Обнимая вздрагивающие плечи, силился найти слова, которые утешат, успокоят. На ум приходили банальности – не мои, вычитанные, – а потому ненужные. Лучше молчать.

Я уже жалел, что поддался уговорам Пьеро и пришел, но мелодрама предполагала финал, потому глупую роль нужно играть до конца.

Притиснул Алевтину, тронул губами мокрую щёку.

– Наши отношения заведомо обречены на страдание, – сказала Алевтина. – Я понимаю. Ничего не нужно было начинать.

Отстранила меня, пошарила в ящике стола, взяла платочек. Тихонько высморкалась.

– Я тебя отпускаю, – произнесла еле слышно, не поднимая головы, аккуратно складывая платочек. – Вот мы сейчас выпьем, потом ты уйдёшь. И больше не придёшь.

– Я приду.

– НЕ-НА-ДО! От этого лишь больнее станет.

Опять высморкалась, села за стол. Я придвинул ближайший стул, опустился, решительно развернул Алевтину к себе лицом. Взял её ладони.

– Не смотри на меня так близко – я старая и некрасивая, – шмыгнула носом, вымученно улыбнулась.

– Вы самая красивая, – соврал я.

Она и вправду была некрасивой: тушь потекла, оттенила морщины, серые бороздки пролегли по щекам, на кончике носа проступила мутная капля, сорвалась, упала в ложбинку меж грудей.

– Можешь смотреть, не притворяться. Мне всё равно… А почему ты мне «выкаешь»? – Подняла глаза.

– Потому… – залепетал, силясь придумать что-нибудь правдоподобное.

– Не «выкай». Сейчас я – Алевтина. Для тебя – Алька. Понял? Тем, кому лазают под юбку – не выкают.

Повела плечами, отстранилась, посмотрела на меня.

– Что молчишь? Правда глаза колет? – сказала отчаянно. – Впрочем, правильно делал – я сама хотела. Только ты несмелый. Вот, мы сейчас выпьем, а потом… – не договорила, отвернула голову.

Я не понял. Затем понял!

Из норы взвизгнул Демон, но тут же замолк, слипся, растворился в тягучем противном ужасе, который искорками-иголочками охватил сердце.

Алевтина заметила или почувствовала.

– Я так ХОЧУ. Это мой подарок САМОЙ СЕБЕ в день рождения – сделать давно желанное. Лишь раз. Больше такого не будет. Потом ты уйдёшь. Обещаешь?

Я кивнул. Что было делать? Убежать? Приняться отговаривать?

Сбывались детские мечты. Но лишь страх и стыд вместо радости победителя, который достиг, снискал, «уломал» – как говорит Юрка. Единственное, что чувствовал к этой женщине – жалость.

Знал, что нужно утешить, объясниться, но от неожиданности забило дыхание: как несчастная рыба, выброшенная на берег, я шевелил губами – звуки растворялись в липкой немоте.

Я уже её не хотел: жертвующую, покорённую. «У тебя, банально, не встанет, как летом, с Зиной…» – брезгливо подсказал Гном.

– Оба мы в страну обманную забрели, и горько каемся… – думая о своём, промолвила Алевтина, возвратила в реальность. – Пошли, выпьем за моё здоровье.

Решительно поднялась со стула, взяла меня за руку, как сонного ребёнка повела в подсобку: маленькая, сутулая, едва достававшая мне до плеча.

Праздничный стол был устроен из небольшого фанерного плаката, который продолжал призывать к победе Коммунизма. Он занимал всё свободное пространство крохотной комнатки, заставленной аккуратно сложенными стопками списанных книг, наглядной агитации и бумажного хлама. Возле стола втиснуты два плотно прижатые табурета.

«Где тут она собирается делать себе подарок?» – недоверчиво подметил Гном.

– Садись, – сказала Алевтина, чувствуя моё состояние.

Я послушно сел.

Она молча вынула из бутылки пластмассовую пробку, налила до краёв две граненые стопочки пахучего самогона. Я вспомнил, что на столе, в книжном зале, осталось вино, но перечить не стал – происходящее казалось сном.

Закончив приготовления, Алевтина села, подняла рюмку.

– Тостов мне не надо. Сама скажу, – промолвила, наблюдая, как я неуклюже, дрожащей рукой взял свою.

– Я хочу выпить за то, что судьба подарила мне эти два месяца. Счастливых. Которых у меня не было пятнадцать лет. И ещё за то, чтобы мне хватило силы оборвать помешательство, вернуться обратно. Пока не случилось беды.

Стремительно чокнулась, надхлебнула. Затем, брезгливо морщась, мелкими глотками высосала до дна.

– Ну и гадость!.. – выдохнула Алевтина, зажмурила глаза. Наслепо ухватила из блюдца бутерброд.

Я выпил, поставил рюмку на стол. Принялся закусывать. Самогон как самогон, только крепкий. А она же говорила, что совсем не пьёт… Хочет упиться, чтоб сделать обещанное? Не надо мне такой жертвы.

– Зря вы так. Водка хорошая, – промычал сквозь разжеванную гренку.

– Опять «выкаеш»! Я же просила… Алька! А ну скажи!

Я замялся. Даже в самых похабных фантазиях так её не называл. Было в той «альке» что-то пренебрежительное, доступное. Бедная, бедная женщина…

– Чего замолк?

– Не могу.

– А под юбку лазать мог? – глумливо сощурилась Алевтина, превращаясь в Альку. – Колготки порвал… Ты знаешь, сколько они стоят?

– Я верну…

– Что ты вернёшь! Мальчишка! Мне ещё мужики колгот не рвали, а ты – порвал. Хоть будет что вспомнить… Как меня зовут?

– Алька… – нерешительно сказал я, опустив глаза.