Девочка-лед (СИ)

— А чье? Этого твоего, на черной приоре? — выдает он, пренебрежительно фыркнув. — Сколько ему лет вообще?

Чего?

— Ты следил за мной, что ли? — прищуриваюсь и ошарашено смотрю на него во все глаза.

— Окстись! — качает головой, тяжело вздыхая. — Так, мимо проезжал…

— Мимо значит, — ядовито повторяю за ним я.

— Ну да, говорю же…

— А пакеты свои с продуктами передавал тоже, когда МИМО ПРОЕЗЖАЛ? — интересуюсь, набравшись смелости.

— Че? — тушуется, но правда всего на секунду. — Бредишь, что ли, какие такие пакеты?

— Которые из «Азбуки вкуса», Беркутов! Илья их мне не передавал, Паша и Даня тоже. Значит, ты! — делаю логический вывод.

— Гениальное умозаключение. Оно мне надо? — вздергивает бровь.

— Вот ты мне и скажи, — пожимаю плечами.

— Ты несешь чушь несусветную, — небрежно отмахивается он. — Не понимаю, о чем речь совершенно.

— Не нужны мне твои подачки, понял? И извинения твоих друзей тоже! Не смей подсылать ко мне Пилюгина и остальных. Я не прощу издевательства над собой, ясно?

— Подходили значит, — мрачнеет он. Хмурит брови и злится.

— Пусть не приближаются ко мне даже! — твердо предупреждаю я его. — Управы на вас нет, обращаться в полицию бесполезно, но если я расскажу Илье, он вывезет всех твоих друзей в мусорных пакетах, понял? Так что оставьте меня в покое!

Я всего-навсего пугаю естественно. Паровозову про случившееся ночью на Рублевке я, конечно, рассказывать не стану. Потому что он поступит именно так, как я озвучила. И точно после этого попадет в тюрьму.

— Ну нааадо же, — смеется Беркут. — Так ты, Лиса, еще и с криминальным авторитетом связалась?

Я в ответ молчу.

— Чего ж этот твой Аль Капоне^[16] Валеру-то прошляпил? — презрительно кривит губы идеальной формы. Я застываю, словно статуя. Откуда ему известно имя сожителя матери?

— Как он поживает, кстати? — любопытствует будто невзначай, но я замечаю, как по лицу туда-сюда начинают ходить желваки.

— Почему ты спрашиваешь? — сглатываю и внимательно смотрю на него. Во рту внезапно становится сухо как в пустыне.

— Потому что я все знаю, Лиса, — прищуривается и пожимает плечом.

Произносит это с такой легкостью, словно речь идет о какой-то ерунде. Опускаю глаза в пол. Стыд нещадно заливает полыхающие щеки. Как тогда, когда он поймал меня под лестницей.

Я ВСе ЗНАЮ.

— Ты вернулась домой под утро, да еще и в моих шмотках.

— Замолчи!

— За это он тебя избил ремнем, я правильно излагаю?

Господи. Не хочу, не хочу про это вспоминать!

— Отдай мне ключ, — глухо и отчаянно звучит мой голос.

— Нет, — спокойно и холодно в ответ.

Боженька, дай мне сил, пожалуйста!

— Выпусти меня, Беркутов! — все еще не решаюсь посмотреть на него.

Как же я хочу уйти отсюда!

Он не двигается с места, ясно давая понять, что выпускать меня не намерен. Отпихиваю одноклассника и несколько раз остервенело дергаю ручку, хоть и понимаю прекрасно, что это бесполезно.

— А мамаша, Лиса? Она стояла и тупо смотрела? Не пыталась его остановить?

Глаза начинают жечь проступившие слезы, и я судорожно и отчаянно втягиваю носом воздух, чтобы не расплакаться. Еще чего не хватало. Только не перед ним.

— Валера ваш, гребаный воспитатель, должен был собрать манатки и убраться. И лучше тебе сказать мне, что он так и сделал, — слышу я за спиной и перестаю бессмысленно мучать дверную ручку.

Замираю. Что это значит? Валера неспроста покинул нашу квартиру?

Я гипнотизирую деревянную поверхность, а Роман, кажется, подошел ближе, потому что его голос, пропитанный ядом, звучит совсем близко.

— Мне жаль, что ты не видела в ту ночь это никчемную мразь. Он сам во всем признался, наивно полагая, что я его вот так запросто отпущу.

— О чем ты? — не могу поверить в то, что слышу.

— Скулил как пес, извиваясь на полу, — равнодушно продолжает рассказывать он. — Корчился от боли, извинялся, умолял о пощаде.

— Ты…

Оборачиваюсь и натыкаюсь на его взгляд. В нем столько жестокости и гнева, что по спине непроизвольно бежит холодок.

— Спасибо твоим болтливым соседям. Будь уверена, мучилась эта сволочь долго, — уверяет меня он. — Штаны мои даже попортил. Вырядился, клоун…

Мучилась эта сволочь долго… Он его избил?

Я сглатываю тугой комок, вставший в горле и пытаюсь переварить услышанное. Искренне не понимаю, зачем ему это нужно было. Просто в голове не укладывается.

— Открой дверь, — повторяю настойчиво.

— Скажи-ка, Лисицына, давно твоя мать пьет?

Что угодно от него ожидала услышать, но не вопрос на ту тему, которая болью отзывается в моем сердце. Ни с кем. Ни с кем я не готова обсуждать свою мать, а с человеком, который старательно портил мне жизнь на протяжении двух лет, тем более.

— Давно ты не единственный ребенок в семье? — вскидываю подбородок и внимательно наблюдаю за его реакцией.

Аж в лице переменился.

— Я тебя предупреждал, — цедит он и моментально берет себя в руки.

— Этот Савелий, кто он?

Лучшая защита — нападение, верно? Мне кажется, что в случае с Беркутовым — ответ однозначно да.

— Тебя это не касается, поняла? — разрезает тишину его ледяной тон.