Я отхожу на другой конец фургона, туда, где кабина водителя. Ноги болят, подкашиваются от слабости и кажутся чужими. Я присаживаюсь на корточки над каменистой землей, приподымаю ночную рубашку и писаю. Я в первый раз вижу эту рубашку. Белая с розочками, достает до земли. На меня надел ее кто-то другой, не я сама, думаю я. Из-под меня вытекает струйка, от нее идет пар, пыль скатывается в катышки на ее пути. Мне не по себе – сижу с голой попой в диком месте, как будто я маленький беззащитный кролик, на которого кто угодно может напасть.
Пописав, я иду к остальным. Дороти поджигает спичкой кучу хвороста. Я медлю за углом фургона, смотрю на них какое-то время, потому что я вдруг застеснялась. Дороти снова садится на складной стульчик, вынимает из пакета, который стоит на земле, коробку с соком. Она разливает сок по четырем пластиковым стаканчикам и раздает. Воздух становится темным с оттенком синевы, языки пламени поднимаются над костром, освещают их лица. Мне холодно стоять в одной ночной рубашке босыми ногами на каменистой земле, покрытой жесткой травой, и я начинаю дрожать. Дедушка поворачивает голову.
– Кого мы там видим? Взошла еще одна бледная луна? Иди к нам, дорогая. – Лицо у него очень довольное, и я прямо чувствую дедушкины чувства – они кружатся вокруг костра, спокойные, круглые и сладкие, как сахар. Он раскладывает еще один походный стульчик, усаживает меня. Потом приносит вязанное крючком одеяло из фургона и укутывает меня.
Дороти втыкает большую вилку с тремя зубцами в банку, которая стоит рядом с ней, что-то подцепляет – с вилки свисает огромная змея.
– Что это? – Я вскрикиваю, вскакиваю со стула и дрожу.
Все смеются надо мной.
– Это сосиска, дитя мое. Как можно бояться сосисок?
Дороти болтает змеей в воздухе, и я вижу, что это и правда сосиска – только очень длинная.
– А ты что подумала? – спрашивает Дороти.
– Что это змея.
Они опять смеются. Я сажусь обратно на стул.
– Не надо бояться, дорогая. – Дедушка встает и снова укутывает меня в одеяло. – Тебе нечего бояться. Хочешь сока?
Его руки бережно прилаживают одеяло. Я так благодарна ему за заботу, что горло перехватывает.
– Да, спасибо.
– Ну, давайте пожарим змею, – говорит Дороти.
Она кладет сосиску на сковороду, переворачивает ее туда-сюда, и на огне она закручивается колечками. Очень скоро она начинает шипеть и брызгать соком, и вкусно пахнет мясом. Дороти улыбается мне, но улыбка у нее какая-то странная.
Когда сосиска готова, она разрезает ее на куски и засовывает каждый внутрь длинной мягкой булки, потом поливает красным соусом из бутылочки. Я ужасно хочу есть. Но когда она кладет на пластиковую тарелочку, которая у меня на коленях, кусок мяса, аппетит пропадает, едва я надкусываю его. Огненный дракон врывается мне в рот, и я бросаю кусок обратно в тарелку.
– Кармел, мы любим добавлять в нашу пищу огонь, разве ты не помнишь? – Лицо Дороти плохо видно из-за костра.
– Помню.
Но тогда это было весело. Я касалась языком разных кушаний, и мы вместе хохотали над рожами, которые я корчила. А сейчас похоже на то, что Дороти добавила в еду какое-то колдовское зелье. Я смотрю на Дороти и думаю: ну, пожалуйста, почему ты не предложишь мне баночку с картофельным пюре или с томатным супом «57 вкусов» и немного крекеров? Дороти, почему ты больше не любишь меня? Да хоть бы и помятый банан. При мысли о ванильном мороженом у меня щиплет в горле.
Но даже через костер я вижу выражение глаз Дороти. В этих глазах написано – «ты помеха». Так и написано большими буквами: «Ты помеха, ты мешаешь Мелоди, Силвер и мне». Хотя чем я им мешаю, не понимаю.
Все едят. Потом дедушка достает свой пакет с арахисом и начинает его щелкать, скоро у его ног вырастает целая гора пустых скорлупок, кончики которых похожи на женские соски. Двойняшки едят и болтают с набитыми ртами, так что видна полупережеванная пища. Потом их большие глаза, того же цвета, как у Дороти, начинают слипаться. Они прислоняются к Дороти, одна с одной стороны, другая с другой. Я тоже устала. Я чувствую себя слабой и маленькой в этих диких бескрайних местах.
Становится совсем темно, на небе появляются звезды, они крупные, тяжелые и блестящие, мне с трудом верится, что это те же самые звезды, которые светили у нас над домом. Они мерцают, и кажется, что небо колышется и вращается. И на всем белом свете остались только мы, сбившиеся в кучку у маленького огня.
Я обнаружила, как различать двойняшек. Об этом даже они сами не догадываются. Но я никому не скажу.
Перед тем как мы встали сегодня утром, они дурачили меня, кто из них кто. Менялись именами. Так что научиться определять разницу между ними очень полезно. Секретная примета прячется в уголке рта Мелоди. Когда она говорит или улыбается, а порой и когда молчит, уголок ее верхней губы дергается и приподнимается, так что становится виден клык. Потом губа опускается и закрывает зубы. Это длится всего мгновение, и поэтому, наверное, никто до сих пор этого не заметил. Двойняшки уже в платьях, а я по-прежнему в белой рубашке в розовый цветочек.
Мелоди не сводит с меня глаз.