Девочка-ветер

Ну, поехало! Неужели у кого-то есть желание в свой честно заработанный перерыв пререкаться? Есть. Вместо того чтобы расслабиться, они будут спорить, махать руками. И все из-за какой-то ерунды. Подумаешь, Холерины именины! Только Фибке этот ор может доставлять удовольствие. Он резвится как младенец: предложил заказать лавровый венок, какими награждают победителей на скачках (надо же, столько лет отмахала!).

– А сколько, кстати, ей лет? – толкнул Домбровский меня в бок.

– Тайна, покрытая мраком, – сказала Крылова. – По последним данным, она старше шефа лет на шесть.

Фибка присвистнул. Молодец, старушка!

– Цветы, и все, – отрубила Светлана Ивановна.

Она подружка молодости Холеры и, хоть ненавидит ее люто, все-таки не может избавиться от этой дружбы, как я от Танюши. Народ успокоился. Светлане Ивановне лучше знать. И потом, взять с нашего брата нечего. Не все же являются обладателями квартир в старинных особняках, дач и родственников «на ответственных постах»… Эта тема – большое толстое табу, и никто, кроме Фибки, не посвящен в тайну моего более чем радужного семейства. Народ может только догадываться. В отличие от Танюши, я молчу как рыба и не затрагиваю тему материального благосостояния. О загранкомандировках тоже ни звука или лицемерно заявляю, что если пошлют – замечательно, а нет – с крыши не прыгну. Но туда посылают таких, как Кукин, и очень редко, потому что мы, во-первых, неязыковой вуз, а во-вторых, в стране со всем напряженка. Со вторым я, конечно, согласна.

– Ну что, шапку по кругу и разбегаемся, – предложил Фибка, глядя на часы. Крылова положила готовый список на стол, и народ полез за кошельками.

– А почем сейчас цветы? – спросил супруг Светланы Ивановны, глядя на меня.

– Normalerweise[20], Сергей Николаевич, я этим не интересуюсь, но… – начала я и перевела взгляд на Фибку.

– Предлагаю поручить все Домбровскому как самому молодому и расторопному, – сказала Крылова. Фибка скорчил гримасу Марине и махнул рукой, что означало: решайте, как хотите, только поскорее.

– А вдруг не то купит? – заволновался Кукин, вспомнив, вероятно, про жокейский венок.

– Ну сколько можно, Кукин, возьми тогда все в свои руки, поруководи, не знаешь как, спроси свою супругу… – взорвалась я.

Кукин обиделся, поплелся к своему столу, бормоча под нос, что я хамка, нахалка, зазнайка и прочее. Все облегченно вздохнули, словно спасли мир от катастрофы. Две недели смятения и недовольства собой закончились ужасной сценой с Кукиным. Словно провалилась в черную дыру. Кукин прав: хамка – нахалка – зазнайка – это я. И мне теперь совсем и на все с высокой башни, исключая сны… Странно звучит, но я ложусь спать в ожидании чуда, и если мне повезет, то рядом со мной всю ночь будет нежный, великолепный мужчина, обладатель золотых волос и небесно-синих глаз. Очень романтично. Не так ли? Я только что нахамила Кукину, пускай он и бездарь, но никто не заслуживает такого отношения. Что бы сказал Илья, если бы присутствовал при этой отвратительной сцене? Уже наяву начинаю мечтать о нем? Что бы сказал, что бы сделал… Это называется: сплю и вижу любовника (или не любовника?) своей кузины. Сладостные мысли о Золотом Мальчике прервал Виктор Кукин:

– Ты напрасно так про мою жену… – начал он решительно, – то, что тебе сказали, что она про тебя сказала…

Стоп. А что она сказала? Впрочем, не все ли равно? Изменит ли что-нибудь в моей жизни мнение Цыпочки Кукиной? Ровным счетом ничего.

– Давай забудем. – Я протянула ему руку. Договорились? Никто ничего не говорил. Извини, что у меня сорвалось.

– Это ты извини, что я…

Он облегченно выдохнул и, казалось, готов был заключить меня в объятия. Он выиграл, потому что, выведя из числа своих врагов нас с Фибкой (если я заключила перемирие, то и дружку моему придется помалкивать), значительно облегчил себе жизнь не только на кафедре, но и в институте. Надолго ли перемирие, сказать трудно, но в ближайшее время Виктору Николаевичу не придется выскакивать в коридор, как только мы с Домбровским откроем рты.

Позвонила Танюша и пригласила в гости. Празднество назначено на вечер, в честь подписания Валюшей какого-то очень важного контракта. Я вежливо отказалась: во-первых, еще свежо предание ее последнего выяснения отношений со мной, а во-вторых, приглашена на другое, не менее зрелищное мероприятие. Если не явиться на Холерин фуршет, кафедра съест меня живьем mit Haut und Haar[21]. Это будет похуже неявки на канувшие в Лету ленинские субботники. Чувствую себя Матросовым, бросающимся на амбразуру, но тот погиб за великое дело. А я? Очень хочется увидеть пустой зал, никто не пришел, и почувствовать моральное удовлетворение. Но стадное чувство коллег передается и мне, поэтому мое присутствие жизненно необходимо, чтобы, никто не пострадал из-за моих принципов.