Девушка в зеркале

– Был бы богачом, если б у моих бабушки с дедушкой не было семерых детей, – говорит он. – А внуков на данный момент уже шестнадцать, так что у каждого лишь по маленькому кусочку всего этого великолепия, хотя да – с голоду и вправду не пухнем… Ой, простите! Погодите, давайте я вам дверь открою.

Он выпрыгивает из машины, а я остаюсь наедине со своим мысленным образом шестнадцати Адамов и Дэниелов, каждый из которых владеет ломтиком этого рая.

Моя дверца распахивается, но это не Дэниел – это Адам. Его голос мягок и нежен, но обращается он не ко мне.

– Смотри-ка, кто тут, дружок, – воркует он. – Мамочка вернулась!

Похоже, мы объявились раньше, чем ожидалось. Рядом с Адамом на зеленой лужайке стоит один из множества наследников всей этой роскоши. Стоит неподвижно, как статуя, и таращится на меня, словно на привидение.

Тарквин.

Мой типа сын.

Глава 11

Диск

– Тарквин! Тарки!

Кубарем вываливаюсь из машины, язык спотыкается на незнакомом прозвище. Разве это не ему

полагается сломя голову мчаться ко мне в руки? Но он не двигается с места и даже – или это мне просто кажется? – съеживается и пятится назад, когда я сжимаю его во вполне добросовестной имитации любящих объятий.

Тарквина я не видела практически с той свадьбы. В Таиланде пацан валялся в отрубях после наркоза, и было не похоже, чтобы он хоть сколько-нибудь вырос. Все это время я думала о нем как о грудничке, бесформенном комочке щенячьего жира, кое-как ворочающемся в тугих ползунках. Но нет, это самый натуральный мальчик, полностью сформировавшееся человеческое существо. Совершенно мне незнакомое.

Что бы ему такого сказать? Как вообще прикажете разговаривать с ним? «Ути-пути-пуси» или «Как дела, молодой человек?» Мне нельзя ничего говорить на случай, если я брякну что-нибудь не то, так что храню молчание, прикрывая свою растерянность слезами. Цепляюсь за ребенка, желая, чтобы он обнял меня в ответ, и мысленно трепеща, чтобы он не выдал какую-нибудь бомбу вроде «Привет, тетя Айрис!». Поганец упорно выворачивается у меня из рук.

Адам произносит своим певучим голосом:

– Посмотри, это же мамочка! Тарки скучал по мамочке, правда?

Беру пример с Адама.

– Ну здравствуй, Тарки! – умильно пропеваю я, на октаву выше своего обычного тона. – Мамочка тоже по тебе скучала!

Тарквин молчит, как проклятый. Адам продолжает ворковать:

– Тарки теперь рад!

Слава богу! Похоже, что это исчадие так и не научилось говорить. Остаюсь на стрёме – на случай, если его молчание объясняется просто конфузливостью, – но когда Тарквин начинает лепетать нечто вроде: «Орби-борби-борби», эта белиберда звучит для меня волшебной музыкой. Недостаток внимания к этим звукам со стороны Адама подсказывает мне, что он и не ждал услышать от своего отпрыска что-нибудь вразумительное и осмысленное. Тарквин не такой уж взрослый, как выглядит, – они просто обстригли его кудряшки, и он наконец-то ходит на своих двоих. В остальном это все тот же совершеннейший младенец.

К счастью, Тарквина вскоре спроваживают с кем-то из родственников. От бессловесного ждать подлянки нечего, если у меня выйдет и дальше всякий раз при его виде изображать эмоции, кои ожидаются от безумно соскучившейся по своему чаду мамаши.

Меня представляют целой компании родни со стороны мужа. Просто не могу поверить, сколько их, оказывается, у меня: бабушки, дедушки, тетушки, дядюшки, кузены со своими женами и детишками… Свезло: Адам – единственный ребенок в своей семье, и, помимо его родителей, которые сейчас в Австралии, я еще ни с кем из его родни не знакома. Но в любом случае Адам ограждает меня от всех трудных вопросов, объясняя, что его дражайшая супруга в шоке.

Прохожу через блистательный вестибюль полированного мрамора и поднимаюсь по широченной лестнице. Роскошь в «Ля Бель Романс» вылезает за все мыслимые пределы – это даже не просто расточительная дороговизна, а нечто совершенно не укладывающееся в голове. Нас помещают в «бриллиантовый» люкс – наверное, самый шикарный в отеле. Я чертовски надеюсь на это, во всяком случае. Слово magnifique[20] словно специально введено в обращение, чтобы охарактеризовать висящую под потолком люстру.

Дэниел меняет повязку на моей поврежденной руке, я долго принимаю душ и вскоре томлюсь в пурпурном шезлонге, пока слуги носят мне блюда с фруктами. Адам вьется вокруг, словно озабоченная сиделка, а Дэниел таится у него за спиной. Доктор непреклонен в том, что мне нельзя переедать, но со временем смягчается и позволяет мне заточить ломоть приправленной холодной баранинки.

– По-моему, ты говорил, что твоя жена вегетарианка? – спрашивает он у Адама.

– Я говорил, что одно время у нее и впрямь были вегетарианские устремления… – отзывается Адам, прежде чем я успеваю прийти в ужас.

Саммер столько раз то ныряла в вегетарианство, то выныривала из него, что я давно перестала обращать на это внимание. Ела ли она мясо на борту? Точно ела? Да, она определенно несколько раз готовила мясные блюда.

– Но сам же знаешь, как это бывает при беременности, – продолжает Адам, пожимая плечами. – Голод – не тетка.