Диалоги с шахматным Нострадамусом

Неверно было бы думать, что Михаил Таль, милый и симпатичный вне шахматной доски, не обладал этим качеством. В шахматах ему было совершенно не свойственно милосердие, и добряком, как это может показаться человеку, далекому от игры, он не был. Выражение «у картишек нет братишек», услышанное им в детстве, Миша запомнил накрепко. «Братишек» нет и в шахматах, а если нет — значит, есть только ты, ты сам, кто должен победить, потому что шахматы — это соревнование двух людей, в котором задействована немалая часть эго, а передвижение деревянных фигурок по доске на самом деле означает борьбу характеров, где должно торжествовать твое собственное я.

«Талантов много, мало характеров», — говорил Фрейд. Это утверждение относится, без сомнения, и к шахматам: недостаточно иметь природный талант, надо обладать постоянным желанием доказать, что ты лучше, сильнее своего соперника. Очевидно, что одним из компонентов успеха является и наличие агрессивности, и, может быть, разница в уровне игры мужчин и женщин объясняется именно различной степенью агрессивности, свойственной им от природы.

В борьбе двух эго порой обнаруживаешь в себе чувства, о существовании которых раньше и не подозревал. Ханс Рей вспоминает, как однажды, сделав сильный ход и отойдя от столика, стал наблюдать за партнером, погрузившимся в раздумье. К своему удивлению, Ханс вынужден был признать, что озабоченный вид соперника, состояние нервного беспокойства, его охватившее, покрасневшее лицо, тревожные взгляды, которые тот время от времени бросал на часы, наблюдая за стрелкой, приближающейся к роковой отметке, доставляли ему глубокое удовольствие. Уверен, что это чувство в той или иной степени знакомо каждому шахматисту.

Макиавелли советовал государям и политикам «научиться не быть добрыми». Уинстон Черчилль тоже знал кое-что о достижении цели, когда — так ли уж с улыбкой? — советовал: «Если вы хотите достичь цели, не старайтесь быть деликатным или добрым. Пользуйтесь грубыми приемами. Бейте по цели сразу. Вернитесь и ударьте снова. Затем ударьте еще — сильнейшим ударом сплеча...»

Те же советы применимы и к шахматам, если, конечно, речь идет не о пляжной партии в перерыве между купаниями. Опытный профессионал знает, что на время партии о доброте, предупредительности и радушии надо забыть и что понятию «милосердие», означающему готовность помочь кому-то, проявить сострадание, сочувствие, не должно быть места в спорте.

У Набокова имеется персонаж, у которого слишком добрые глаза для писателя; слишком добрых глаз не должно быть и у шахматиста. «Писатель должен быть сукиным сыном», — говорил Эзра Паунд, но «сукиным сыном» должен быть и шахматист.

Борис Гулько дает время от времени уроки шахмат своему знакомому, врачу, пожилому интеллигентному человеку, любителю музыки и шахмат, играющему на клубном уровне. Тот нередко получает хорошие позиции, но добивание дается ему с трудом; ничего, напоминающего инстинкт убийцы, в нем не просыпается. Желая помочь ученику преодолеть недостатки стиля, Гулько сказал ему однажды: «Поймите, шахматы — это игра для хулиганов». Доктор внял совету гроссмейстера, заиграл в следующих турнирах чрезвычайно агрессивно, и успехи его резко возросли. Вспоминается Зощенко, говоривший, что жизнь устроена проще, обиднее и не для интеллигентов. Может быть, шахматы тоже устроены проще, обиднее и не для интеллигентов.

Еще в девятнадцатом веке, когда правила джентльменства играли значительно большую роль, чем сегодня, Эммануил Шифферс писал: «В серьезной партии (когда замешан крупный или денежный интерес) любезности должны ограничиваться строгой справедливостью и взаимным уважением партнеров, без всякого ложного великодушия». А один из пунктов программы петербургского турнира 1909 года гласил: никто не вправе оказывать снисхождение своему противнику при нарушении последним правил игры.

В десятом туре чемпионата Европы 2003 года игралась партия Малахов — Азмайпарашвили. Оба гроссмейстера боролись за лидерство, и спортивное значение встречи было очень велико. В благоприятном для себя окончании Зураб взялся за слона и намеревался сделать им ход, забыв предварительно разменять ладьи. Малахов вспоминал: «Увидев, что ладьи еще находятся на доске, он сказал что-то вроде: «Ой, сначала же, конечно, размен...», поставил своего слона обратно, взял мою ладью, и партия продолжалась. Не знаю, как в такой ситуации поступили бы другие — кто-то на месте Азмайпарашвили, может, сразу бы сдался, кто-то на моем месте потребовал бы сделать ход слоном, — я же не хотел нарушения логичного развития поединка и поэтому не возражал, чтобы Зураб переходил: ошибка была явно не шахматного свойства! Когда уже подписывали бланки, Азмайпарашвили предложил мне считать партию закончившейся вничью. Но... в тот момент я уже сдался, и признавать ее ничьей было поздно. После партии у меня остался неприятный осадок, но связано это было главным образом с моей игрой».