Дьявол и Дэниэл Уэбстер

Однако он, по-моему, не питает ко мне никаких подлинных чувств, – пользуясь случаем, прилагает старания, чтобы очаровать, но кажется, будто он играет… да, даже на смертном одре он ведет игру… сложная личность…

28 апреля 1789 года

Болезнь моего приятеля, майора, близится к финалу – последние несколько дней оставили его страшно ослабевшим. Он знает, что конец близок, и, в сущности, сам зачастую с поразительным спокойствием упоминает о нем. Я думал, от этого он обратится помыслами к религии. Он хоть и принял святое причастие, но, боюсь, без искреннего покаяния, приличествующего христианину. Вчера, когда священник ушел от него, он позвал меня и заметил: «Что ж, с этим покончено», – тоном человека, который только что занял место в почтовом дилижансе, а не готовится вскоре предстать перед Творцом.

– Не повредит, – задумчиво добавил он. – И потом, вполне возможно, все это правда. А почему бы и нет? – И он усмехнулся так, что меня покоробило. Потом попросил почитать ему, но не Библию, как я ожидал, а какие-нибудь стихи Грея. Он слушал внимательно, а когда я дошел до строки «рукою сокрушителя держав» и далее – «нем и бесславен, Мильтон здесь лежит», просил меня повторить их. Что я и сделал, и услышал от него:

– Да-да. Как это верно, совершенно верно. В детстве я так не думал – считал, что гений пробьется непременно. Но прав оказался ваш поэт.

Это было мучительно, ведь я надеялся, что болезнь побудит его если не к менее самонадеянной, то хотя бы к более здравой оценке собственных способностей.

– Полноте, майор, – примирительно отозвался я, – вы же понимаете, не всем быть великими. Вам ли роптать? Ведь вы же сами говорили, что сумели сделать шаг вверх…

– Вверх? – перебил он, и его глаза вспыхнули. – Вверх? Господи, за что мне это – умирать одному, в обществе единственного англичанина с душой, заплывшей салом! Глупец, да будь у меня шанс, как у Александра Македонского, я превзошел бы его! И что хуже всего, такой шанс появится. Уже сейчас Европа содрогается в муках рождения нового мира. Появись я на свет при Короле-Солнце, я стал бы маршалом Франции; а если бы я родился два десятилетия назад, то за следующие шесть лет придал бы форму новой Европе собственными кулаками. Зачем мою душу вселили в мое тело в это чертово время? Не понимаешь, идиот? Неужто нет никого, кто бы понял?

Тут я позвал мадам, ибо он явно бредил, и нам хоть и с трудом, но удалось успокоить его.

8 мая 1789 года

… Мой бедный приятель скончался и обрел наконец покой. По странному стечению обстоятельств дата его смерти совпала с созывом в Версале Генеральных штатов. Последние минуты жизни всегда мучительно наблюдать со стороны, но его конец был таким безмятежным, на какой можно было лишь надеяться, учитывая его нрав. Пока я сидел у его кровати, снаружи бушевала гроза. Несомненно, его угасающему сознанию раскаты грома казались артиллерийскими залпами, ибо когда мы уже ждали агонии, он вдруг приподнялся на постели и прислушался. Его глаза засияли, на лице отразилось блаженство. «Армия! Командующий армией!» – в экстазе прошептал он, и когда мы подхватили его, жизнь его уже покинула… Должен признаться, хоть это и не по-христиански, я порадовался, увидев, как смерть принесла ему то, чего не смогла дать жизнь, и в ее завершении он увидел себя во главе победоносных войск. Ах, Слава – обманчивое видение… (Здесь пропущена страница рассуждений генерала Эсткорта о тщетности людского честолюбия.)… После смерти его лицо стало бесстрастным и даже, пожалуй, величественным… любой заметил бы, что в молодости он был хорош собой…

26 мая 1789 года

… В Париж я возвращаюсь не спеша, с остановками, а до Стоукли доберусь где-нибудь в июне. Мое здоровье вполне восстановилось, и здесь меня так долго удерживали сложности, с которыми я столкнулся в попытке уладить дела моего бедного приятеля, майора. Начну с того, что родом он был не с Сардинии, как я полагал, а с Корсики, и это не только во многом объясняет его нрав, но и доставляет хлопоты адвокатам. Я встречался с его ненасытной родней – и со всеми вместе, и по отдельности, и, если у меня на голове прибавилось седых волос, можешь винить в этом их… Так или иначе, я наконец добился, чтобы вдова майора утвердилась в законных правах на его имущество, и это уже кое-что, а единственным утешением во всем этом деле стало для меня поведение ее сына от первого брака, оказавшегося превосходным и порядочным молодым человеком…

… Ты, несомненно, сочтешь меня излишне уступчивым и мягким, ведь я потратил столько времени на случайного знакомого, который по нашим английским меркам не был ни джентльменом, ни человеком, христианские добродетели которого уравновешивали отсутствие благородного происхождения. Но в его положении чувствовалась трагедия, и отголоски стихов Грея все еще звучат у меня в ушах. Хотел бы я забыть выражение, с которым он говорил о них. Допустим, некий гений родился в обстоятельствах, в которых само развитие этого гения оказалось невозможным… впрочем, все это пустая болтовня…