Все это, как мы видим, напоминает юдаистические воззрения. Эблиса Коран называет прямо сатаною (шайтан). Помощники его и потомки (шеятин) любят ночью подкрадываться под небесный свод и слушать, о чём там говорят, тогда ангелы бросают в них огненными каменьями (падающие звезды) (XV, 17, 18).
По Корану, кроме того, существует еще раса гениев (джиннов), созданных из «тончайшего огня». Духи эти могут так же, как и люди, идти по злой или доброй дороге и, соответственно своим поступкам, быть осужденными или спасенными. Магомет в первые годы пропаганды обратил значительное количество их в ислам и сделал из них своих апостолов в царстве духов (XLVII, 28). Им, по словам Корана, царь Соломон был обязан своим могуществом; они же играют роль сверхъестественного аппарата в знаменитых сказках «1001 ночи», которые, при посредстве персов, перешли из Индостана в Аравию и были там локализированы.
Несмотря на то, в характере этих джиннов можно заметить еще много следов родного им колорита. Так, например, дух чудесной лампы Аладина называет своим владыкой гигантскую птицу, Рока, которая в сказках «1001 ночи» является только очень большой птицей и больше ничем, тогда как её индийский первообраз, Гаруда, бессмертный орёл с человеческим лицом, а также и мудрый гриф персидский, Симург, покровитель рода Рустема, слывут, как существа, одаренные сверхъестественною силою и знанием.
В физическом отношении гении «1001 ночи» отличаются колоссальностью, а иногда и уродливостью своих членов; с моральной же стороны они злы, суровы и грубы по отношению к людям, хотя и признают их преимущества перед собою. «Разве ты не знаешь, что в глазах Бога человек лучше тысячи джинов?» говорит царь джинов, Шабхан, своему товарищу, который хочет мстить людям за оказанную ему несправедливость («История о принце Сейфе»).
Управлять ими можно при помощи волшебных колец, ламп и других талисманов, а когда они разгневаны, их легко подкупить, правда, не деньгами, но, по восточному, складною и фантастическою сказкою. Рассказ такой сказки спасает от смерти одного купца, который нечаянно убил сына одного из гениев.
Кроме могучих джинов, в сказках «1001 ночи» выступают гнусные Гули, напоминающие индийских Ракшасов. «Они, – рассказывает несчастный Суди Нуман, жена которого, прекрасная Амина, находится в дружбе с Гулем, – злые духи обоего пола, гнездящиеся в старых развалинах, откуда они нападают на прохожих, убивают их и съедают. Если им не удастся схватить живых, тогда они идут на кладбища, вырывают трупы и пожирают их мясо».
Колдуны и колдуньи арабских легенд бывают и злые и добрые, у христиан и евреев уже самое занятие колдовством считается непозволительным: здесь моральную ценность чародея определяет цель, которой он стремится достигнуть при помощи своих таинственных познаний, ограничиваясь только заклятиями и талисманами, но не прибегая к деятельной помощи ада.
На этом мы оканчиваем обзор олицетворений зла в литературе народов нехристианских. Мы не включили в наш разбор племен монгольских, во-первых, потому, что между их литературой и нашей, европейской, которая нас главным образом интересует, не было никаких взаимных отношений, а во-вторых, потому, что цивилизованные монгольские народы исповедуют или не безызвестный уже нам ислам, или буддизм, не отличающийся в своих воззрениях на существо зла от разобранного нами раньше браманизма.
Исключения заслуживает только Мара или Париян, царь злых духов, который, по словам «Лалита-Вистара», безуспешно искушал Будду, а потом пугал его чудовищами, «обладающими страшными формами»: у одних была голова лисицы, у других – слона или носорога, у третьих – сто тысяч голов и столько же рук. Иные, с кастрюлями на головах – как у Брегеля и Теньераехали на слонах, ослах, буйволах, угрожая Будде мечами и дротиками, но Будда не испугался, зная, что Мара и его воинство не что иное, как призрак, сон, без всякой реальной подкладки.
Потом демон пробует соблазнить мудреца образами прекрасных женщин, но и тут безуспешно. Будда отвечает голосом «сладким, как пение Калабингки»: «женщины, тело ваше, это водяной пузырь, это пена, отливающая всеми цветами радуги, но скоропреходящая». Изумленные искусительницы исчезают, склоняясь перед пророком в знак глубокого почета.
В заключение два слова о финской и эстонской поэзии, о Калевале и Калевипоэге, соединенных друг с другом узами расового и мифологического родства.