Дикая Флетчер

Я уже собираюсь сказать «Конечно!», когда руки Джоны поднимаются в знак капитуляции.

– Я совершил свое покаяние. У нас тут полно пилотов. – Я чувствую, как неожиданно вытягивается мое лицо, а желудок опускается. – Серьезно, Рен. Она, пожалуй, худший пассажир из всех, что у меня были. Тебе должно быть стыдно.

У меня отпадает челюсть.

– Эй! Я была отличным пассажиром!

Суровое выражение лица Джоны наконец-то раскалывается от его улыбки.

Он шутит, понимаю я. На меня накатывает облегчение.

Сопровождаемое волной замешательства. Почему мне стало легче? Почему меня вообще волнует, хочет ли Джона снова взять меня с собой?

Потому что, несмотря на то, что большую часть этого дня я провела, вцепившись в сиденье и повторяя коротенькие молитвы себе под нос каждый раз, когда мы взлетали или приземлялись, это был страшный и волнующий день, подобного которому я никогда не испытывала раньше, вот почему.

День, который я не могу описать. День, который я, наверное, запомню на всю оставшуюся жизнь.

И тот факт, что я была с Джоной, вероятно, сыграл свою роль в этом.

Конечно, он грубоват. Он может быть слишком дерзким, слишком прямолинейным и слишком откровенным. Ему просто необходимо научиться не высказывать свое мнение по любому поводу. Но еще он может быть игриво остроумным и вдумчивым. И как бы он ни старался, ему не удается скрыть тот факт, что жители деревень ему небезразличны.

– Эй, Барт не обнаружил в Бетти никаких проблем? – спрашивает Джона, повторяя свое любимое движение «рука-кепка-волосы».

Мой отец трясет головой.

– Сказал, что дважды обшарил ее вдоль и поперек и не смог ничего найти. Начинаю думать, что это все воображение Джорджа, что вполне вероятно. Парень до сих пор уверен, что птица влетела в его пропеллер, потому что Бобби не зашила дырку в его счастливых носках.

– И что он ударился об этот пень и сломал шасси из-за черной кошки на ступеньке перед домом, – добавляет Джона.

– Джордж немного суеверен, – объясняет мне Агнес преувеличенным шепотом.

– Не думаю, что виню его.

Птица в пропеллере? Сломал шасси? Я рада, что мы не начали день с подобных историй.

– Мы не можем позволить себе держать ее в ангаре дольше, чем нужно, особенно с учетом надвигающейся крупной погодной ситуации. Мы можем остаться на земле на все выходные, – говорит папа.

– На все выходные? – повторяю я. – Я смогу добраться до Анкориджа к своему рейсу в воскресенье?

– Может, и нет, – признает он, а затем медленно добавляет: – Если ты беспокоишься об этом, Джона может вылететь с тобой в Анкоридж в пятницу утром. Дождь должен начаться только той ночью. Ты можешь провести пару дней в городе. – Его брови сходятся вместе. – Там тебе, наверное, будет попривычнее.

– В пятницу утром.

Это означает, что у меня остается только один-единственный день здесь.

Один день с отцом.

– Тогда ты успеешь на воскресный рейс домой. – Его серые глаза опускаются на землю, словно выискивая что-то в выбоинах.

Он чувствует то же, что и я?

Что я только что приехала и еще не готова попрощаться?

«Я могу остаться», – напоминаю я себе. Но почему бы папе просто не попросить меня об этом?

Кроме очевидного ответа – что он не хочет, чтобы я была здесь.

Я заглушаю неуверенный голос маленькой девочки в своем сознании и ищу другую причину.

Может, он думает, что я хочу улететь. Может, он не хочет ничего говорить и заставлять меня чувствовать себя обязанной. Так же, как он никогда не просил остаться мою мать.

Я чувствую на себе тяжелый взгляд Джоны. Словно прочитав вихрь противоречивых мыслей в моей голове, он кивает мне с широко раскрытыми глазами: «Ты знаешь, что тебе нужно делать».

Я колеблюсь.

– Или я могу просто перенести свой рейс на следующие выходные.

Брови отца изгибаются дугой, пока он внимательно смотрит на меня.

– Ты этого хочешь?

– Я имею в виду, если ты не против, чтобы я подольше пожила у тебя. Я знаю, что ты начинаешь лечение на…

– Я не против, – быстро отвечает он, после чего улыбается и, если я не ошибаюсь, вздыхает с облегчением. – Это и твой дом тоже. Здесь, на Аляске.

– Ладно. Тогда я останусь еще ненадолго.

Правильное ли это решение?

Агнес сияет, а Джона кивает, и это заставляет меня думать, что так оно и есть.

Ветер с утра усилился и гуляет между нами, шевеля волосы и вызывая дрожь в теле, напоминая мне, что у меня нет теплой одежды.

– Кстати, ты забрал мои сумки?

– Да… Об этом… – Папино лицо кривится. – Когда Билли пошел в камеру хранения, чтобы принести твои чемоданы, то не смог их найти.

И вот так просто лопается маленький счастливый пузырик, который вырос вокруг меня.

– Что значит «не смог их найти». Они их потеряли?

Мои вещи… мои туфли…

– Со всеми этими задержками и перетасовками туда-сюда их, вероятно, просто куда-то засунули. Я уверен, что скоро они найдутся.

– А если нет? – мой голос дрожит.

Отец задумчиво хмурится.

– Страховка обычно покрывает пару сотен баксов. У тебя же есть страховка, да?

– Да, это возместит, возможно, свитер и пару туфель, – бормочу я. Мой бодрящий день только что рухнул на дно. – С тех пор как я приехала сюда, я ношу две пары джинсов. Как я смогу продержаться еще дольше?