Дикая сердцем

Я сдерживаю желание сострить, что глубоко под его колючей внешностью у Роя, оказывается, есть чувство юмора.

– Я занесу тебе на кухню…

Намек на веселье мгновенно стирается с его лица.

– Я не люблю, когда кто-то заходит в мой дом!

Это было ожидаемо.

– Я уже была там, Рой, и не сделала ничего страшного. Я просто поставлю тарелку в холодильник, а потом вернусь к тебе через пять секунд, чтобы не помогать, клянусь.

Он мотает головой.

– Ты такая же настырная, как Мюриэль.

– Мы оба

знаем, что это неправда.

Он продолжает свой путь к курятнику, ворча.

– Не знаю, почему ты продолжаешь воевать, чтобы торчать тут. Я и в лучшие свои дни – плохая компания.

– Самосознание – это первый шаг к переменам.

По крайней мере, так всегда говорит Саймон.

Рой бормочет что-то бессвязное в ответ, но не ругается.

Не встретив больше возражений, я поднимаюсь по ступенькам крыльца и захожу в дом.

В прошлый раз, когда я была здесь, я не обратила внимания на кухню Роя, слишком увлеченная всеми этими деревянными фигурками. Она кажется простой, функциональной и аккуратной – маленький уголок с раковиной, старой белой плитой и холодильником. На ламинированной столешнице, длиной в метр, стоят кофеварка и тостер. На двух полках составлено несколько простых тарелок – по одной каждого вида – и ассортимент консервированных и сушеных продуктов. На крючках на стене висят всего две кастрюли и одна сковорода. Все в этой кухне говорит: «Один человек и только один».

Я замечаю баночку обезболивающего с написанным на этикетке именем «Рой Ричард Донован», еще нераспечатанную – стоящую на столе рядом с закрытой банкой тушенки. Его ужином на сегодня. И для большинства вечеров, судя по мрачному набору, который я вижу.

На сушилке рядом с раковиной сушатся металлическое ведро, в которое Рой сегодня утром доил коз, сито и несколько стеклянных банок. Даже в своем нынешнем состоянии Рой разлил козье молоко и вымыл посуду.

Я качаю головой и открываю холодильник.

– Вау.

На полках передо мной стоят множество картонных коробок с яйцами и стеклянные банки с молоком.

Здесь почти ничего нет, кроме нескольких приправ, пачки масла и клубники, которую я привезла сегодня утром. Я улыбаюсь, видя, что миска почти опустела. А она была заполнена по меньшей мере на две трети. Рой, должно быть, решил оставить немного на потом.

Поставив контейнер со спагетти на миску, я возвращаюсь к двери, не в силах не бросить взгляд на сундук под окном.

Семейное фото исчезло.

Это только подливает масла в огонь любопытства, разгорающегося внутри меня.

Когда я возвращаюсь к Рою, он ругается на перегиб шланга, не в силах расправить его ботинком.

– Как часто ты наливаешь им воду? – спрашиваю я, нагибаясь, чтобы выпрямить шланг, а затем отбираю его и тащу остаток пути до загона.

Дверь в курятник открыта, но куры, похоже, не торопятся разбегаться, пока Оскар и Гас здесь.

Рой нахмуривает брови, будто пытаясь разгадать сложную загадку.

– Каждый вечер. Иногда еще по утрам.

– Сюда, да?

Коническая металлическая крышка поилки уже сдвинута в сторону.

– Да, но вначале нужно сполоснуть. Грязные птицы постоянно наступают во все подряд.

– Вот так? – Я направляю струю на дно, откуда пьют куры, и нажимаю на рычажок; от брызг несколько птиц разбегаются в стороны.

Рой что-то ворчит, как я предполагаю, это означает «да».

Как только все опилки и мусор смываются струей, я начинаю наполнять саму поилку; мой взгляд скользит по загону и деревянному курятнику на возвышении – который, как я понимаю, сделал сам Рой.

– Он симпатичнее нашего.

Он сделал его из настоящего дерева, а не из листов выброшенной фанеры. Крыша покрыта кедровой черепицей.

– Это потому, что Фил не мог и двух кусков дерева скрепить вместе.

Рой переминается с ноги на ногу, его здоровая рука подергивается на боку, словно борясь с желанием выхватить у меня шланг и сделать все самому. Как будто он не знает, чем себя занять, если его руки свободны. Я начинаю понимать, почему у него в доме целая армия деревянных существ. Готова поспорить, что именно этим он и занимает себя долгими холодными зимними вечерами.

– Да, мы уже заметили. В нашей ванной на первом этаже один кусок обшивки на пятнадцать сантиметров короче другого. – Зазор был срочно спрятан мною за шкафом, как только мы вселились. – И все стеллажи в погребе косые. Один из них настолько плох, что на него нельзя даже поставить банки, они соскальзывают или скатываются. Джона приложил к нему уровень, и оказалось, что полки перекошены на двадцать градусов.

Фил, наверное, был пьян, когда мастерил его.

– Ты всегда так много болтаешь?

Я смеюсь.

– Ага. Если верить моему отцу, по крайней мере.

– И что с ним случилось? Ты заболтала его до смерти?

Я знаю, что Рой просто был собой и ничего не имел в виду плохого, но как он мог? Он не знает меня. И все же я чувствую укол от его слов, как будто они были сказаны с умыслом.

– Он умер в прошлом сентябре. От рака.

Мои пальцы инстинктивно тянутся к кулону, а в горле разгорается клубок. Ища утешения и, возможно, силы, потому что, если Рой скажет еще что-нибудь о моем отце, я уйду отсюда в слезах.