Династия

   Он вышел к реке в парк Арсения, когда садилось солнце. Оно уже не припекало, но еще ярко блестело в речной зыби, освещало косыми лучами и сиреневый замок, и зеленые беседки, стеклянные квадратики оранжерей, молодые деревца шатристых лип, каштанов, дикой оливы, шелковицы, акаций, иолантусов, кипарисов. Уже садовники поливали из водопроводов клумбы, деревья, газоны. Воздух был пропитан запахом цветов. Цвели жасмины, доцветали бульденежи, красноватой дымкой подернулось розовое дерево, развернулись к вечеру каприфолии.

   На дорожке над Горлей стояла Ксения Викторовна и возле нее дядя в кресле с Артамоном позади.

   Дядя глядел только что умытым, освеженным, с юношеским tainom* на розовом лице. В петлице у него была живая гвоздика совсем неестественного, зеленовато-голубого цвета.

   __________________________________

   * краска (франц.).

   -- Давно гуляете? -- спросила Ксения Викторовна у Павла.

   -- Давно. Я там, в старом парке. Мне та часть больше нравится. На месте Арсения я там бы где-нибудь и дом построил. Пять, десять десятин,-- можно выбрать место. Зачем ему понадобилось сюда, к реке? Здесь, на берегу, была такая чудесная поляна. С такой массой полевых цветов... Даже вспомнить жалко.

   -- Но ее каждый год смывало водою,-- напомнил дядя.-- Если бы Арсений не бросил двенадцать тысяч на укрепление берега, здесь, где мы стоим, текла бы Горля. А после и парк начала бы резать. Арсений отвел в сторону течение. Это его большой успех.

   -- А все-таки жалко,-- повторил Павел.

   -- Вы любите все старое,-- улыбнулась ему Ксения Викторовна.-- А я -- нет. И того парка не люблю. Там грустно, точно умирает кто-то. Все кажется: вот здесь когда-то всем хорошо было, а теперь не стало хорошего. Через пятьдесят лет и тут будет так же. Пройдет кто-нибудь новый, чужой и подумает: а славно жилось им когда-то! И не догадается, не придет ему на мысль, что это вовсе не так. Не верю я старым паркам. Не верю, что кому-то там хорошо было. И старых усадеб не люблю. В них горем пахнет. Плакать хочется... Отзвучали стоны, отболели муки, а след остался. Какой-то тонкий, неуловимый след чего-то грустного, опечаленного.

   -- Вы декадентка, Ксенаша,-- пошутил дядя.-- Смею вас уверить, что там жилось не так уж плохо. Особенно хозяевам. И вообще, лучше иметь все эти латифундии,-- дядя обвел глазами вокруг себя,-- чем не иметь их. Верьте мне. Я говорю по горькому опыту. Вы рассуждаете как женщина. А женщине -- что? Ей одно нужно. Нет этого одного -- и она блажит... она недовольна.

   -- Что же это одно, дядя?

   -- Э, ma belle...* к чему слова? Они понижают настроение.

   __________________________________

   * моя милая (франц.).

   Он плутовато улыбнулся, заиграл кольцами, понюхал свою неестественно голубую гвоздику. Потом негромко запел с игриво-залихватским пошибом, покачивая в такт головою:

   Иэ-ээ бу-уду-у те-бя-а я-а лэс-ка-эть,

   Цэ-э-эло-о-ова-эть!

   Аа-эбни-ма-э-эть!

   Ксения Викторовна всмотрелась в конец береговой аллейки и сказала:

   -- А это что за живописная фигура?

   Поглядели и дядя с Павлом.

   -- Цыганка,--догадался первым Павел.

   Дядя подтвердил:

   -- Цыганка. В город на ярмарку, верно, пробирается. А ярмарка -- бойкая. Я катался после обеда, у парома не протискаться. Ждут гуськом переправы, в очередь. Возы, арбы, шарабаны. Все шоссе заняли, до конца села хвост чернеет. Хорошо работает паром сегодня.

   -- Пойдем, взглянем на нее? -- указала Павлу Ксения Викторовна на цыганку.

   Но цыганка и сама шла навстречу гуляющим.

   Она была еще не стара и по-своему красива. Умеренно полная фигура, смягченно правильные черты темно-оливкового лица, черные волосы, вьющиеся и не тонкие. Даже на выпуклых губах был у нее черноватый налет, словно насела угольная пыль, мельчайшая и легкая, почернившая губы. Только синеватые белки глаз и два ряда крупных зубов не чернели на ее лице. На ней нарядно смешивались желтый, синий и красный цвета. Дорогие кораллы, дукаты и мониста покрывали грудь и черную шею. Шелковый пестрый платочек чуть держался на голове, оставляя открытыми уши. Костюм цыганки был не из дешевых. Но лежала печать неряшества на этой принарядившейся женщине. От нее несло испареньями грязного тела, давно не мытого, потного.

   Цыганка поклонилась Ксении, угадав в ней хозяйку.

   -- Здравствуй, красавица. Хочешь, погадаю? Дай ручку. Всю правду скажу.

   -- Не надо, милая. Не о чем. Все уже разгадано.

   Цыганка глядела на Ксению Викторовну пристально, пытливо. После сделала жест, будто сказала: не все разгадано, есть еще о чем.

   Почему-то взгляд ее волновал Ксению Викторовну. Захотелось погадать, и неловко было признаться в этом.

   -- Погадай лучше мне,-- игриво предложил дядя.-- Скоро ли я женюсь? И какая будет у меня невеста?

   -- Черная,-- мельком глянув на него, ответила цыганка.

   -- Че-орр-ная? Не ты ли, мой ангел?