Династия

   -- Твоя невеста -- могила черная! -- повысила голос гадалка, будто зная, что говорит с глуховатым. Дядя побледнел до синевы под своим tein'oм. Рот его беспомощно раскрылся, да так и остался полуоткрытым.-- Только еще не скоро тебе жениться,-- пророчески продолжала цыганка.-- Поживешь еще, не бойся. Еще ты как малое дитя станешь и долго так будешь. Потом уже... Тебе не скоро.

   -- А мне скоро?-- сорвалось у Ксении Викторовны.

   -- Тебе?

   Опять пристально глядела на нее цыганка неподвижным взглядом черных, как черника, глаз.

   -- Тебе не знаю. Дай ручку. Скажу по правде.

   -- Нет, нет. Не надо. Я и так...

   Ксения опустила руку в парчовый мешочек, что был у ее пояса. Вынула крошечный кошелек и не могла открыть его: дрожали руки. Цыганка остановила ее.

   -- Спасибо, красавица. Если погадаю, заплатишь. Милостыни цыганке не надо.

   -- Ей поцелуй горя-ачий нужен! -- запел, дурачась, уже оправившийся дядя.-- А вот ты и соврала, чернуха,-- заговорил он скептически и весело.-- Моя могила не будет черная. Когда придет мой час, меня положат в склеп из серого камня. Серый же камень не черный, как тебе должно быть известно.

   -- А думаешь, тебе там не черно будет? -- ответила полунебрежным вопросом гадалка.

   Дядя не расслышал.

   -- Что такое? Что она говорит? -- заволновался он.-- Павел, что она сказала?

   -- Пустое, дядя. Все то же. Вам не скоро еще. Цыганка снова повернула лицо к Ксении и настойчиво повторила:

   -- Так не дашь ручку?

   Ксения Викторовна насильственно улыбнулась, бросила на гадалку недоверяющий взгляд, но протянула руку. Цыганка схватила ее обеими своими оливково-черными руками, повернула ладонью кверху. Ослепительно белая рука Ксении Викторовны так резко отличалась от соприкасавшихся с нею пальцев гадалки, точно это были не две женские руки, а совершенно различные предметы из совершенно несхожих материалов.

   -- И богатая, и добрая, и красивая, и несчастливая,-- гортанно затараторила цыганка, сыпя словами, как чем-то металлическим.-- Есть все, только счастья нема. Очи ясные, а много слез знали. Много плачут. Так, что никто не видит. Кто тебя любит, тот мучит. От него и... Нет, постой... дай разглядеть лучше.

   На весу дрожала рука Ксении Викторовны. Ксения Викторовна боялась чего-то, что-то жадно рвалась услышать и тут же наблюдательно, почти насмешливо различала мелкие, мелкие капельки пота на черных пальцах и кистях рук цыганки, ощущала кисловато-едко-клейкий запах ее давно не мытого тела. Было противно до гадливости от близости этого неряшливого существа. А не хотелось вырвать руку, хотелось дослушать до конца.

   Цыганка пристально глядела ей в лицо, изучая не столько ладонь, сколько глаза, лоб, губы, подбородок, линию затылка. Она будто хотела выиграть время, чтобы всмотреться получше в черты Ксении, проникнуть в ее душевную жизнь, определить характер. Более опытная, искушенная жизнью женщина старалась прочесть на лице другой, менее искушенной, главнейшие тайны всегда несложной, специально женской доли.

   Нехотя перевела гадалка взор на руку и начала торопливо:

   -- Все есть у тебя, а доли не видно. Нема счастливой доли. Не видала в пеленках, не увидишь до гроба. Кто тебя любит, тот мучит. От него -- твои слезы. От него и погибель твоя. Еще запомни: если загубишь -- сама загинешь.

   Ксения Викторовна, потеряв самообладание, с силой вырвала свою руку. Губы у нее посинели, лицо стало мертвенно-желтое. Глядя на нее, взволновался и Павел. Ксения Викторовна, казалось, больше, гораздо больше, чем остальные, понимала слова цыганки. И растерялась от испуга, переходящего в ужас.

   -- Что за чушь! -- повелительно и строго, совсем по-помещичьи прикрикнул на цыганку дядя.-- Ты, матушка, ври, да знай меру. Этакая шарлатанка. Какую чушь порет, пугает только. Урядника захотела? Или к приставу?

   Цыганка стояла спокойно, не обращая внимания на окрик, словно не слыша его.

   -- А скоро? -- спросила у нее Ксения Викторовна, еле двигая посиневшими губами.

   Гадалка отрицательно покачала головой.

   -- Не знаю, красавица, не знаю.-- Ей как будто жаль было Ксению Викторовну.-- Прости глупую. Может, и не то это. Ну, позолоти ручку, дай что-нибудь. Я тебе еще скажу. Там еще много есть... хорошее. Я не все сказала.

   -- Не надо, не надо... не нужно больше.

   Ксения Викторовна достала из кошелька рубль и подала цыганке.

   -- Спаси тебя бог, красавица. Прощай, добренькая. Спасибо.

   Она отошла.

   Павел заглянул в перекошенное лицо Ксении Викторовны.

   -- Да вас, кажется, серьезно встревожило это? -- сочувственно спросил он и невольно улыбнулся.

   -- Стыдитесь, Ксенаша,-- пристыдил дядя.-- Этакая абракадабра. Чепуха явная. И загубишь, и загинешь... А что? Где? Когда? Каким образом? Нельзя постигнуть. И вы, светская женщина... Женщина образованная, современная, вы вдруг верите в подобный вздор?

   -- Я не верю,-- поспешно сказала Ксения, оправдываясь.-- И не думаю верить. Просто у меня... закружилась голова. От нее так противно пахнет. Голова закружилась, вот и все. Идемте. Пора к чаю.

   Вечер неприметно перешел в ночь.