«Дипломат поневоле». Воспоминания и наблюдения

Раньше я не видел, чтобы швейцарцы так гордились своей принадлежностью к Швейцарии. Когда в первую мировую войну вы спрашивали жителя Женевы: «Вы – швейцарец?», вам нервно отвечали: «Нет, нет, я – женевец». Причина этого, как я уже говорил, была в том, что швейцарцы немецкой национальности открыто проявляли свои симпатии к Германии. В этот же раз, если вы путали жителей Женевы, Цюриха или Базеля, это нисколько не задевало привязанности каждого к своему кантону. Жители Цюриха, Базеля и других городов уже не чувствовали себя связанными чем-либо с великим германским сообществом. Они даже утверждали, что их диалект не является немецким. По их мнению, Schweizer Deutsch – немецкий язык Швейцарии был их самостоятельным родным языком, с собственным фольклором, без малейшего влияния древних германских сказок. В нем сказывалось мировоззрение, свойственное независимому народу с оригинальной душой, не похожему ни на северных, ни на восточных и западных соседей. Я полагаю, что таким образом швейцарцы немецкой национальности во время второй мировой войны защищали альпийский характер народа от опасных теорий расистов гитлеровского режима. Гитлеровские теоретики, наложившие клеймо германства даже на голландцев, датчан и норвежцев, могли свободно считать народ Швейцарии, говорящий на немецком языке и принявший немецкую культуру, своим. Возможно, они очень легко доказали бы это. Если отложить в сторону различия в государственном устройстве и обычаях, а также особенности диалекта и произношения, то иностранцу необходимы очень долгие исторические исследования, чтобы установить черты, отличающие истинного немца от немца-швейцарца.

Во время второй мировой войны, в противоположность первой, именно это было главным фактором, делавшим немца-швейцарца врагом Германии больше, чем француза-швейцарца. Во времена империи Вильгельма II не было и речи о расовой теории, и все швейцарцы чувствовали себя в полной безопасности. Они не боялись быть проглоченными. Однако, ввиду того что вся внешняя политика гитлеровской империи и ее захватнические цели базировались на этой бесчеловечной идеологии, швейцарцы почувствовали опасность. Для них превыше всего была независимость. Из страха перед Германией они даже стали отрицать, что их родной язык является немецким. Когда вы, проезжая через некоторые деревни и местечки, обращались к кому-нибудь на немецком языке, человек делал вид, что совсем не понимает вас. Или же вам отвечали на грубом местном диалекте, которого вы не могли понять. Бывало даже, что за вашу немецкую речь Вас обругают на том же диалекте, с гневом посмотрят вам вслед и погрозят кулаками.

К счастью, на этот раз мы не были союзниками Германии и проводили такую же нейтральную политику, как и Швейцария. Это сильно поднимало наш авторитет в глазах швейцарцев. Во время своих первых встреч с сотрудниками министерства иностранных дел и членами правительства я услышал следующие слова: «Мы восхищены вашей умной, достойной политикой. Как хорошо вы ведете дела с обеими сторонами! Какое большое счастье, что в такой опасной точке мира находится такой благоразумный народ, как ваш!», и пр. Что касается прессы, то большинство газет на французском, немецком и итальянском языках печатало о нас такие материалы, что могло казаться, будто они подготовлялись нашим управлением по делам печати.

Однако сразу же следует сказать, что наш авторитет в торговых делах был настолько низок, что не шел ни в какое сравнение с нашим политическим престижем. Камни в пшенице, экспортированной нами сюда за год до войны, истерли жернова на всех мельницах. Для увеличения веса в мешки с лесным орехом мы добавляли разные посторонние предметы. Благодаря новому- торговому соглашению эти отвратительные поступки начинали стираться из памяти, но вскоре из-за принятия закона о налогообложении иностранного имущества, размещенного в Турции, досада и возмущение против нас швейцарских фирм вспыхнули вновь. Это поставило под угрозу экономические и политические отношения между двумя странами. Даже сотрудники департамента по иностранным делам, прежде такие доброжелательные, стали относиться к нам по меньшей мере прохладно. Когда я после этого посетил генерального секретаря министерства иностранных дел, я встретил совершенно изменившегося человека и даже подумал, что попал не к тому лицу. Я считал этого дипломата самым вежливым, сдержанным и мягким человеком в департаменте. К тому времени я не имел представления даже о тембре его голоса – он почти всегда говорил очень тихо. Но в этот раз я убедился, что у этого швейцарского дипломата был довольно грубый голос, а манеры и поведение показались мне резкими. Когда он начал говорить: «Господин посол, господин посол, это нигде не виданный, уму непостижимый закон», он походил на властного, непререкаемого судью из уголовного суда. «Подумайте только, – возмущался генеральный секретарь, – швейцарские банки были вынуждены в течение суток открыть нашим фирмам в вашей стране кредит в сумме около двух миллионов франков! Да, два миллиона в течение суток…»