Диссидент-2: Слово и дело

Во время повторения припева на Рудольфа надевали наручники и торжественно водили по сцене туда и сюда, окружив со всех сторон, как охрана главу государства во время выхода к народу. На последних аккордах эта процессия должна была рассыпаться в цепочку – и поклониться вместе со мной и Савой.

Когда я совершал поклон, то не выдержал и бросил взгляд в ту сторону – и едва не вздохнул облегченно. Ребята сумели изобразить подобие строя с Рудольфом в центре и тоже поклонились высокой комиссии.

Эффект чуть не порушил Петрович, который, как и Чепак, видел наш номер впервые, засмотрелся и замешкался, поэтому объявил об окончании выступления «хора мальчиков-зайчиков» с небольшим опозданием. Но это было уже не страшно.

Я видел очень серьезное лицо приезжего полковника, красного от еле сдерживаемого смеха штатского, уткнувшегося в ладони Мякушко и широко, до ушей, улыбающегося Семичастного. Правда, полковник Чепак пребывал в легком ступоре, ему явно было не до смеха, но это уже ничего не значило. Я приложил правую руку к груди, обозначил легкий поклон – и пошел на выход, коротко бросив своему ансамблю:

– За мной, правое плечо вперед, в колонну по одному.

Боги знают, были ли знакомы строевые команды этим лейтенантам и старлеям, но они выполнили всё в лучшем виде – даже Сава вспомнил армейские времена и промаршировал к дверям вслед за всеми, держа гитару у ноги, как автомат. Я лишь запоздало пожалел, что уход со сцены мы не репетировали.

И лишь в коридоре меня отпустило. Я прислонился лбом к стенке и натуральным образом зарыдал от облегчения, надеясь, что окружающие воспримут эти рыдания, как одну из форм смеха.

***

Свой ансамбль я разогнал сразу, как только смог говорить. «Артистов» не нужно было просить дважды, они и сами были счастливы оказаться как можно дальше, когда начнется разбор полетов. В том, что это произойдет, никто не сомневался – и я тоже. О таком исходе лучше всего говорило то, что комиссия с Чепаком ещё не вышла на люди. Я даже успел вывести из управления Саву, который наконец проникся величием Комитета и того, во что ввязался ради какой-то «Сказки».

И лишь потом из комнаты выглянул полковник Чепак, который оглядел пустой коридор, недовольно помотал головой и пригласил меня внутрь.

Комиссия сидела на прежних местах. Полковник что-то писал в тетрадке, Мякушко жадно пил прямо из бутылки минералку, а Семичастный невозмутимо смотрел перед собой, и по его виду невозможно было понять, что он думает. Впрочем, наш полковник тоже не выдавал своих эмоций – он тихо, стараясь не скрипеть ботинками и половицами, прошел на своё место и тоже взялся за минералку.

Я остановился примерно там, где группа захвата надевала на Рудольфа наручники. На меня посмотрело пять пар глаз.

– Это вы придумали?.. – Семичастный неопределенно помахал рукой в воздухе.

– Так точно! – четко произнес я. – Капитан госбезопасности, временно исполняющий обязанности заместителя начальника управления КГБ по Сумской области Орехов!

– Интересно получилось, – веско произнес он. – Думаю, у вас в этом году есть шанс на высокое место. Вот только...

Он замолчал и протянул руку в сторону, и полковник передал ему тетрадь. Семичастный неторопливо достал из кармана очечник, из него – очки в толстой роговой оправе, ещё более неторопливо водрузил их на нос и всмотрелся в записи.

– Вот только есть у нас несколько замечаний, – продолжил он, словно и не было никакой паузы. – В первую очередь это музыкальное сопровождение. Это же лирическая песня?

И посмотрел на меня поверх очков.

– Никак нет, – бойко ответил я. – Это просто песня.

Повисло недолгое молчание. На правом фланге комиссии только что не пыхтел Чепак, который, видимо, всё это уже слышал – и, наверное, даже обещал, что его подчиненный предпримет всё возможное, чтобы исправить замечания комиссии.

– Но она написана от лица лирического героя? – уточнил Семичастный.

Судя по всему, во время своих скитаний по московским властным коридорам он кое-чего нахватался. Но, возможно, это произошло и раньше, когда он возглавлял украинский комсомол.

– Все песни и другие художественные произведения пишутся от лица лирического героя, – сказал я. – Эта – не исключение.

– Но герой может быть разным! – чуть повысил голос Семичастный и снова уткнулся в тетрадку. – А кто герой в этой песне? Кого он зовет с собой? С кем он хочет улететь? К кому он собирается приходить?

– Для нас, товарищ генерал-полковник, герой этой песни – сотрудник Комитета государственной безопасности, он зовет своих коллег, потому что по должностным инструкциям не должен в одиночку противостоять опасному преступнику, на задержание которого и отправляется так быстро, как только может.